Борис Соколов - Врангель
Между прочим, импресарио Маяковского П. И. Лавут, со слов которого поэт описал эвакуацию Севастополя, в своих мемуарах не говорит, что Врангель был одет в свою традиционную черкеску. Вот что пишет Павел Ильич: «15 ноября, в первом часу дня, только я вышел из своей квартиры, вижу — на противоположной стороне Большой Морской идет Врангель в направлении Нахимовского проспекта. Вначале я даже усомнился: он ли это? Почему без свиты? Но, вглядевшись, я убедился, что спереди и сзади, на почтительном расстоянии, стараясь быть незамеченной, следует его охрана. Со мной был мальчик лет двенадцати. Вместе с ним мы прошли весь Нахимовский проспект, очутились у Графской пристани и задержались возле одной из колонн. Врангель спустился по лестнице… У причала ждала моторная лодка. Он быстро сел в нее, а за ним еще двое. Перекрестился. Поцеловал пирс… И лодка набрала скорость. Она мчалась к яхте „Алмаз“».
Из мемуаров видно, что Павел Ильич плохо помнил, во что именно тогда был одет Врангель. По сути, Маяковский задал ему наводящий вопрос, подтолкнувший к ответу:
«— Вы не помните, на Врангеле была черная черкеска или белая?
Я растерялся: что же, он меня проверяет? Я было даже обиделся.
— Не помню точно, — ответил я нехотя. — Кажется, черная».
Если бы вопрос был сформулирован более корректно: «Во что был одет Врангель?» — то, возможно, Лавут припомнил бы, что Врангель был не в черкеске, а в генеральском пальто. Лавут так и пишет: «Думаю, что в эти дни окончательно оттачивалась шестнадцатая глава (поэмы „Хорошо!“. — Б. С.). Если бы я засвидетельствовал, что Врангель был не в черной черкеске, а в белой, то в поэме, надо полагать, осталась бы всё равно черная — не только из-за переклички двух „чер“ (черная черкеска), а потому, что именно этот штрих хорошо вяжется со всем обликом „черного барона“».
На самом деле Врангель был в армейской шинели и корниловской фуражке, что засвидетельствовали юнкер-атаманец и С. А. Мацылев. Но в поэме Маяковского и в восприятии советских людей он навсегда остался «черным бароном» в черной черкеске.
Закончить эту главу хочется тоже стихами — на сей раз не Маяковского, а одного из бойцов врангелевской армии, талантливого поэта Владимира Смоленского:
Над Черным морем, над белым Крымом
Летела слава России дымом.
Над голубыми полями клевера
Летели горе и гибель с Севера.
Летели русские пули градом,
Убили друга со мною рядом,
И ангел плакал над мертвым ангелом…
Мы уходили за море с Врангелем.
КРАСНЫЙ ТЕРРОР В КРЫМУ
Эвакуация из Феодосии была организована хуже, чем из других крымских портов. Даже Кубанский корпус, для эвакуации которого предназначалась Феодосия, погрузился не полностью — не хватило места 1-й Кубанской казачьей дивизии и Терско-Астраханской бригаде. К счастью, они успели дойти до Керчи и там сесть на корабли. Но в Феодосии остались тысячи отставших от своих полков солдат и офицеров, тыловые учреждения, госпитали, отдельные команды и подразделения, семьи военнослужащих и чиновников. В плен попали 2-й армейский запасной батальон, тыловые части 52-го пехотного Виленского полка, до ста чинов Одесских пулеметных курсов, Сырецкий госпиталь Красного креста и другие части и учреждения.
Утром 16 ноября в город вошли части 9-й стрелковой дивизии Красной армии во главе с Н. В. Куйбышевым. Всего они взяли в плен в Феодосии 12 тысяч человек. По приказу комиссара дивизии М. Лисовского на городском железнодорожном вокзале были расстреляны 100 солдат и офицеров, не успевших эвакуироваться. Но это было только начало. Вскоре приступили к планомерной ликвидации «белогвардейцев».
Всего после эвакуации в Крыму остались 2009 офицеров и 52687 солдат Русской армии. Кроме того, в госпиталях находилось около пятнадцати тысяч раненых и больных. Не пожелали или не смогли эвакуироваться также более двухсот тысяч гражданских беженцев. Всех их ждала незавидная участь.
Выступая 6 декабря 1920 года на совещании московского партийного актива, Ленин заявил: «Сейчас в Крыму 300000 буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим». Ильич не уточнил, что многих будут «переваривать» посредством расстрела.
Для Крыма была создана «особая тройка», наделенная практически неограниченной властью карать и миловать. В ее состав вошли: член Реввоенсовета Южного фронта Красной армии, председатель Крымского военно-революционного комитета венгерский эмигрант Бела Кун, секретарь обкома партии Розалия Самойловна Землячка (Залкинд) и председатель Крымской ЧК Михельсон. Контролировать операцию из Москвы был прислан глава Чрезвычайного военного революционного трибунала Ю. Л. Пятаков.
Семнадцатого ноября 1920 года был издан приказ Крымревкома № 4:
«1. Всем иностранно-подданным, находящимся на территории Крыма, приказывается в 3-дневный срок явиться для регистрации. Лица, не зарегистрировавшиеся в указанный срок, будут рассматриваться как шпионы и преданы суду Ревтрибунала по всем строгостям военного времени.
2. Все лица, прибывшие на территорию Крыма после ухода Советской власти в июне 1919 г., обязаны явиться для регистрации в 3-дневный срок. Не явившиеся будут рассматриваться как контрреволюционеры и предаваться суду Ревтрибунала по всем законам военного времени.
3. Все офицеры, чиновники военного времени, солдаты, работники в учреждениях добрармии обязаны явиться для регистрации в 3-дневный срок. Не явившиеся будут рассматриваться как шпионы, подлежащие высшей мере наказания по всем строгостям законов военного времени.
Пред. Крымревкома Бела Кун. Управделами Яковлев». После заполнения анкеты одних отправляли в тюрьму, других отпускали и обязывали повторно явиться через несколько дней.
Повторно прибывших в ЧК еще раз допрашивали. Если полученные ответы удовлетворяли дознавателей, человек получал на руки заверенную копию анкеты и отпускался на волю; других же отправляли в концлагеря или на расстрел.
Насчет общего числа расстрелянных цифры расходятся, но несомненно, что счет шел на десятки тысяч.
По свидетельству генерала Данилова, служившего в штабе советской 4-й армии, в период с ноября 1920 года по апрель 1921-го в Крыму было истреблено более восьмидесяти тысяч человек. Живший в то время в Алуште писатель И. С. Шмелев называл еще более страшную цифру — 120 тысяч. Поэт Максимилиан Волошин писал своему другу К. В. Кандаурову 15 июля 1922 года, что «за первую зиму было расстреляно 96 тысяч — на 800 тысяч всего населения…». Историк и публицист С. П. Мелыунов в работе «Красный террор в России 1918–1923 гг.» писал о 50,120 и 150 тысячах расстрелянных, затрудняясь отдать предпочтение какой-либо из этих цифр. В материалах Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков утверждается, что казненных было 52–53 тысячи. Близкий к Врангелю генерал А. А. фон Лампе, напротив, называл довольно низкую цифру расстрелянных — 15 тысяч человек. Но он был лицом заинтересованным — стремился приуменьшить число жертв, поскольку чувствовал, что частично они и на совести Врангеля, не сумевшего вовремя эвакуировать этих людей. Отметим, что к этой цифре близка оценка, сделанная крымским историком В. П. Петровым, — 20 тысяч расстрелянных. Член Крымревкома Ю. П. Гавен сообщал, что по инициативе Б. Куна и Землячки расстреляли около семи тысяч человек, а из арестованных — более двадцати тысяч. По официальным советским данным в 1920–1921 годах в Симферополе было расстреляно около двадцати тысяч человек, в Севастополе — около двенадцати тысяч, в Феодосии — около восьми тысяч, в Керчи — около восьми тысяч, в Ялте — четыре-пять тысяч, всего до 52 тысяч человек.
