Иван Стаднюк - Меч над Москвой
- Мы должны допросить вас, полковник, - безо всяких предисловий начал Абакумов, строго глядя на Сбытова.
- Готов отвечать на ваши вопросы.
- Садитесь.
- Благодарю. - Сбытов сел.
- Откуда вы взяли, что к Юхнову идут немцы?
- Наша воздушная разведка не только обнаружила, - стал отвечать Сбытов, - но и несколько раз подтвердила, что к Москве приближаются фашистские танки и мотопехота.
- Предъявите фотоснимки разведчиков.
- Это были истребители, они без фотоаппаратов. Да фотоаппараты и не нужны. Самолеты опускались до двухсот - трехсот метров над дорогой, и летчики все отлично видели. Им нельзя не доверять.
- А если они провокаторы?
- На каком основании такие предположения?
- Здесь мы задаем вопросы, а вы отвечайте. Может, летчики ошиблись?
- Нет...
- Почему вы так уверены?
- Я знаю своих людей.
- И лейтенанта Рублева знаете?
- Нет, но помню, что его представили к званию Героя Советского Союза. Он таранным ударом своего истребителя сбил "юнкерса".
- Это бабушкины сказки! Как он к вам попал?
- Надо запросить наш отдел кадров.
- Вот видите: людей не знаете, а доверяете им. По нашим сведениям, ваш доклад Телегину ложный.
- Я готов отвечать за свой доклад! Я верю своим летчикам!
...Допрос повергал Сбытова в исступление. Он никак не мог понять, почему его понуждают усомниться в донесениях воздушных разведчиков? Даже рождалась страшная мысль - не враги ли эти допрашивающие его люди, не стал ли он какой-то помехой для них? Но тут же отвергал догадку как нелепость, будучи убежденным, что, окажись фашисты в Москве, они начнут вешать энкавэдэшников первыми... Но причем здесь лейтенант Рублев, на которого он подписывал наградной лист?
Истина была непостижимой. Верно, что наша контрразведка, обнаружив в одном из московских госпиталей абверовца "майора" Птицына - бывшего русского графа Глинского, который стал вхожим в квартиру, где проживает семья генерала Чумакова Федора Ксенофонтовича, протянула нити своих наблюдений и к лейтенанту Рублеву, вышедшему из окружения вместе с Чумаковым и тоже посетившему однажды эту квартиру. Генерал дал поручительство за Виктора Рублева Семену Микофину, ответственному работнику Главного управления кадров Наркомата обороны, а тот в свою очередь похлопотал о лейтенанте перед кадровиками ВВС Московского военного округа, чтоб долго не держали его в резерве. Но какая тут связь между угрожающей Москве несомненной опасностью и цепочкой чьих-то умозаключений, берущей начало от "майора" Птицына, вторгшегося в доверие к Чумакову, о чем Сбытов, понятия не имел?
Допрос полковника Сбытова продолжался:
- Вы верите своим летчикам?.. Они трусы и паникеры, такие же, видимо, как и их командующий! - Абакумов смотрел на Сбытова с такой враждебностью, что Николай Александрович внутренне содрогнулся; сверкнула мысль: не грезится ли ему во сне этот кошмар или, возможно, действительно он стал жертвой вражеского обмана? Но здравый смысл подавил мимолетное сомнение, и он холодно произнес:
- Ни своих летчиков, ни самого себя оговаривать не буду! Прошу предъявить доказательства ваших чудовищных обвинений!
Абакумов будто не расслышал слов Сбытова и, умерив пыл, более спокойно, даже участливо сказал:
- Предлагаю вам признать, что вы введены в заблуждение, что никаких танков противника в Юхнове нет, что ваши летчики допустили преступную безответственность, и вы немедленно с этим разберетесь и сурово накажете виновных.
- Этого сделать я не могу! - Сбытов будто и не уловил миролюбивого тона Абакумова. - Ошибки никакой нет, летчики боевые, проверенные, и за доставленные ими сведения я ручаюсь.
- Но у вас же нечем доказать все это!
- Прошу вызвать командира шестого истребительного авиационного корпуса ПВО полковника Климова. Он, вероятно, подтвердит.
- Хорошо, - жестко сказал Абакумов. - Положите на стол свой пистолет и ждите в приемной. Климова мы сейчас доставим...
И вот в приемной появился Климов - грузноватый, но подвижный. Его обычное добродушие на лице и оживленность в глазах сменились встревоженностью. Увидев Сбытова, шагнул к нему, намереваясь, видимо, что-то сказать как своему старшему начальнику, но тут же между ними встал заслоном дежурный контрразведчик и распахнул дверь кабинета Абакумова.
Ничего не мог ответить командир авиакорпуса на заданные ему Абакумовым вопросы.
- Никакими данными я не располагаю, ибо на разведку летали не мои летчики, а окружного подчинения.
Но и это не поколебало полковника Сбытова. Он тут же потребовал вызвать начальника штаба корпуса полковника Комарова с журналом, в котором записываются боевые действия в зоне Московской противовоздушной обороны... Однако и Комаров не внес ясности: работу летчиков военно-воздушных сил Московского округа штаб корпуса не регистрирует в своем журнале боевых действий.
...В кабинете наступило тягостно-трагическое молчание. Абакумов, вопреки ожиданию Сбытова, смотрел на него спокойно и будто с сожалением: было ясно, что он чувствовал себя победителем, но еще не решившим, как распорядиться своей победой. Наконец откинувшись на спинку стула, он сказал Сбытову почти дружеским тоном:
- Идите и доложите Военному совету округа, что вас следует освободить от должности, как не соответствующего ей, и судить по законам военного времени. Это наше мнение.
- А может, сразу в тюрьму? - с горькой иронией спросил Сбытов, так и не поняв, к чему же стремились Абакумов и Меркулов, истязая его нелепыми вопросами и чудовищными подозрениями.
- Это мы еще успеем сделать, - с откровенным цинизмом и чувством своей неограниченной власти бросил ему на прощание Абакумов, демонстративно положив в ящик своего стола пистолет Сбытова.
Последние слова начальника Особого отдела Красной Армии и изъятие пистолета родили в душе Николая Александровича яростное желание сопротивляться, хотя он не понимал, чему именно. С горечью подумал о том, что над ним, с его высоким положением в столичном военном округе, есть люди в армии не только более высокие (это естественно), но и бесконтрольно-всемогущие, всевластные. Мириться с этим не мог, не хотел. Глубокое возмущение происшедшим, протестующий бунт души от непонимания причин случившегося, от тяжкой обиды, причиненной беспочвенным недоверием, побуждали к каким-то поступкам. Но разумение того, что нависшая над Москвой опасность в сравнении с павшими на него обвинениями в трусости и паникерстве была все-таки бедой вселенской, тормозило мысль, не подсказывало нужных решений. Подсознательно бушевало в нем страстное желание позвонить Сталину или хотя бы маршалу Шапошникову... Нет... Он воистину военный человек и понимал: по правилам субординации делать этого не должен, да и что по телефону объяснишь... Сейчас только дивизионному комиссару Телегину мог он выплеснуть боль своего сердца, излить невыносимую обиду и со всей откровенностью сказать, что, по его убеждению, есть в верхнем эшелоне власти люди с непонятным образом мышления, лишенные заботы о судьбе Отечества, кото-рому угрожает погибель. А может, управляет ими злой умысел?.. Непостижимо!.. Но все-таки как выразить свою боль, протест, свое возмущение? Его исповедь в момент, когда может пасть Москва и рухнуть здание Советской власти, рискует остаться пустым звуком. Такой исповедью не остановишь врага и даже к делу ее не подошьешь. Но Абакумову надо было "подшить к делу" протокол допроса полковника Сбытова Николая Александровича. На исходе того же 5 октября на командном пункте авиагруппы, где в это время Сбытов разбирался, почему авиационными полками не выполнен его приказ о бомбовых ударах по вражеским колоннам, появился уполномоченный контрразведки - тот самый полковник, который в кабинете Абакумова записывал все, о чем велся там разговор.
