Джордан Белфорт - Волк с Уолл-стрит
Щитовидка кивнул в знак согласия.
— Ты хороший человек, Джордан. Никогда не забывай об этом. И даже если через десять минут ты свалишь отсюда и отправишься прямиком в наркопритон, все равно ты останешься хорошим человеком. Эта гребаная болезнь хитра до невозможности. Я сам, прежде чем наконец завязать, сбежал из трех клиник подряд. В какой-то момент мои родственники нашли меня под мостом. Я жил как нищий. И в чем самый дебилизм — когда они затащили меня обратно в реабилитационный центр, я опять сбежал и вернулся под мост. Вот такая это болезнь.
Я тяжело вздохнул.
— Не хочу вам врать. Даже сегодня, пока мы летели сюда — пока я, не закрывая рта, травил вам байки и мы все ржали как подорванные, — я все равно думал о наркотиках. Эта мысль постоянно тлеет у меня в глубине сознания, словно какая-то долбаная печь. Я вот прямо сейчас думаю, что надо будет позвонить своему дилеру, как только я выберусь отсюда. Может быть, без кокаина я и смогу обойтись, но без кваалюда — никак. Он стал слишком важной частью моей жизни.
— Знаю это ощущение, — понимающе кивнул Толстяк Брэд. — По сути, я до сих пор то же самое чувствую по отношению к коксу. Не проходит и дня, чтобы я не испытывал тяги. Но мне уже больше тринадцати лет удается держаться. И знаешь, как я это делаю?
Я улыбнулся.
— Знаю, жирный ты ублюдок. Живешь только одним днем, так?
— Во-о-от, схватываешь на лету! У тебя еще есть шанс.
— Ага, — пробормотал я. — Что ж, начинаем исцеление.
Мы вылезли из машины и двинулись по короткой бетонной дорожке, которая вела к главному входу. Внутри все было совершенно не так, как я себе представлял. Центр выглядел великолепно. Он был похож на курительный клуб для джентльменов: очень мягкий ковер, рыжеватый и густой, повсюду полированный орех и красное дерево, удобные на вид диваны, кушетки и кресла. Большой книжный шкаф, полный антикварных на вид книг. Прямо напротив шкафа стояло густо-красное кожаное кресло с очень высокой спинкой. Выглядело оно необычайно уютным, поэтому я направился прямиком к нему и тут же уселся.
Ооо… Сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз сидел в удобном кресле, не чувствуя, как в мозгу бурлят кокаин и кваалюд? У меня больше не болели ни спина, ни нога, ни бедро — ничего не болело. Теперь меня ничто не беспокоило, ничто не раздражало. Я сделал глубокий вдох, потом выдох… Дышалось приятно и как-то трезво, и вся ситуация вообще была приятной и трезвой. Сколько же времени я потерял? Уже почти девять лет я не бывал в абсолютно ясном сознании! Девять гребаных лет полного безумия! Черт побери… вот это жизнь.
Кстати, я чертовски проголодался! Мне отчаянно хотелось съесть хоть что-нибудь. Что угодно — лишь бы не фруктовые хлопья.
Ко мне подошел Толстяк Брэд:
— Ты как, нормально?
— Умираю от голода, — пробормотал я. — Десять штук отдал бы сейчас за бигмак.
— Посмотрим, что можно сделать. Нам с Майком надо еще тут заполнить парочку бумаг. А потом мы тебя позовем и найдем что-нибудь поесть.
Он улыбнулся и отошел.
Я сделал еще один глубокий вдох, но на этот раз задержал дыхание на добрых десять секунд. Уставившись в самую сердцевину книжного шкафа, я наконец выдохнул… и в этот самый момент безумие внезапно оставило меня. Хватит. Больше никаких наркотиков. Никаких сомнений. С меня довольно. Я больше не чувствовал тяги. Зависимость исчезла. Почему — я не знаю до сих пор. Но в тот момент я просто понял, что никогда не прикоснусь к ним снова. У меня в голове что-то щелкнуло, какой-то переключатель, и я почувствовал: к черту наркоту.
Встав с кресла, я прошел через фойе туда, где Толстяк Брэд и Майк Щитовидка заполняли документы. Вытащил из кармана шестьдесят баксов.
— Вот, — сказал я Толстяку Брэду, — забери свои бабки. Я остаюсь.
Он улыбнулся и одобрительно кивнул головой.
— Молодчина, дружище.
Когда они уезжали, я предупредил:
— Не забудьте сказать Герцогине, чтобы позвонила пилотам. А то будут торчать в аэропорту до второго пришествия.
— За здоровье Герцогини Бэй-Риджской! — воскликнул Толстяк Брэд, делая вид, что поднимает бокал.
— За здоровье Герцогини! — откликнулись хором мы со Щитовидкой.
Потом обнялись… и пообещали поддерживать связь. Но я знал, что мы никогда больше не встретимся. Они сделали свое дело, и им пришла пора двигаться дальше. А мне пришло время завязать. Раз и навсегда.
На следующее утро я ощутил совершенно новый вид безумия: безумие на трезвую голову. Я проснулся около девяти утра, чувствуя себя положительно прекрасно. Никаких признаков ломки или похмелья, никакой тяги, никакого желания закинуться наркотой. Хотя я, собственно, еще и к реабилитации не приступил — она должна была начаться завтра. Пока что меня еще держали в палате для детоксикации.
По дороге в столовую на завтрак меня тяготило единственное: мысли о Герцогине. Я до сих пор так и не смог с ней переговорить. И она, кажется, упорхнула из гнезда. Когда я звонил в Олд-Бруквилл, Гвинн сказала, что Надин куда-то исчезла. Она появилась дома только один раз — пообщаться с детьми — и моего имени даже не упомянула. В общем, я решил, что моему браку конец.
После завтрака меня подозвал жестом какой-то накачанный парень с кошмарной прической — типа рок-звезда семидесятых годов — и видом законченного параноика. Он поймал меня у таксофона.
— Привет! — я протянул ему руку. — Меня зовут Джордан. Как поживаете?
Незнакомец осторожно протянул мне свою и прошептал, озираясь:
— Тс-с-с! Иди за мной.
Я кивнул и последовал за ним обратно в столовую, где мы сели за квадратный обеденный стол в углу — как сказал мой новый друг, подальше от чужих ушей. Впрочем, в такой час в столовой оставалась только горстка людей — в основном сотрудники в белых халатах. Я заключил, что мой новый друг — полный псих. Одет он был так же, как я, — в джинсы и футболку.
— Я Энтони, — сказал мой собеседник, снова протягивая мне руку. — Это тебя вчера привезли на частном самолете?
О боже! А я-то хотел хоть тут смешаться с толпой, а не торчать на виду, как заноза.
— Да, меня. Но я был бы очень тебе благодарен, если бы ты про это забыл. Просто не хочу выделяться. Ладно?
— Можешь на меня положиться, — прошептал Энтони, — но удачи тебе, если думаешь, что тут хоть что-нибудь можно сохранить в тайне.
Звучало немного странно, как-то даже в духе Оруэлла.
— Вот как? — удивился я. — Почему это?
Энтони снова огляделся.
— Потому что это гребаный Освенцим, — прошептал он. И подмигнул мне.
