Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9
— Потому что сейчас, — говорил я ей, я весь день занят неким магическим делом, в котором я нуждаюсь и в тебе. Я сделаю тебе маленькое одеяние, чтобы ты могла переодеться в жокея, и, одетая таким образом, ты предстанешь перед маркизой, у которой я живу, в час, который я тебе назову, держа в руках записку. Хватит у тебя смелости это проделать?
— Разумеется. А ты там будешь?
— Да. Она заговорит с тобой, и, не говоря по-французски, ты, соответственно, не сможешь ей ответить, ты сойдешь за немую. В записке будет об этом сказано; в записке будет также сказано, что ты предлагаешь послужить ей в бане, в компании со мной; она согласится с твоим предложением, и в час, когда она тебе прикажет, ты разденешь ее догола, затем сделаешь то же сама и разотрешь ее от кончиков пальцев ног до конца ягодиц, и не дальше. Когда ты проделаешь это все с ней в ванне, я разденусь сам догола, крепко обниму маркизу, при этом ты будешь только на нас смотреть. Когда я отодвинусь от нее, ты вымоешь своими нежными руками ее интимные части и затем их вытрешь. Ты проделаешь со мной то же самое, и я снова крепко обниму ее второй раз. По окончании этого второго раза, снова ее помыв, ты меня тоже вымоешь и покроешь меня флорентийскими поцелуями, вследствие чего я дам ей недвусмысленные знаки моей нежности. Затем я обниму ее третий раз, и твоей задачей в этот раз будет ласкать нас обоих вплоть до окончания сражения. Затем ты дашь нам последнее омовение и затем, обтерев, оденешься сама, возьмешь то, что она тебе даст, и вернешься сюда. Ты увидишь меня спустя час.
— Я сделаю все, что ты мне велишь, но ты понимаешь, чего мне должно это стоить.
— Не более, чем мне, потому что это тебя я буду хотеть обнимать, а не старую женщину, которую ты увидишь.
— Она очень стара?
— Ей будет скоро семьдесят лет.
— Даже так? Я тебе сочувствую, бедный Джакометто. И затем ты придешь ужинать и спать со мной?
— Конечно.
— В добрый час.
Я увиделся в назначенный день с м-м Одибер, с отцом моей так называемой племянницы, которому я рассказал все по правде, за исключением того, что я спал с ней. Он меня неоднократно обнимал и благодарил сотню раз за то, что я сделал для нее более, чем он сам мог бы сделать. Он сказал мне, что получил от своего корреспондента другое письмо, касающееся его сына, очень послушного и заслуживающего уважения.
— Он ничего не спрашивал у меня о ее приданом, — сказал мне он, — но я дам ему сорок тысяч экю, и мы устроим свадьбу здесь, потому что это очень почетный брак. Весь город Марсель знает г-на Н.Н., и завтра я расскажу всю историю моей жене, которая в благодарность за прекрасное завершение дарует своей дочери полное прощение.
Я должен был пообещать быть на этой свадьбе вместе с м-м Одибер, которая, зная меня за заядлого игрока и собирая у себя большие партии игры, удивлялась, что не видит меня там; но я находился тогда в Марселе с тем, чтобы создавать, а не разрушать. Все должно совершаться в свое время.
Я заказал Марколине жакет из зеленого бархата до пояса и штаны из того же материала, я дал ей зеленые чулки с башмаками из сафьяна и перчатки того же цвета, зеленую сетку на испанский манер, с длинным пологом сзади, прикрывающим ее длинные черные волосы. Одетая таким образом, она являла собой персонаж, столь достойный восхищения, что, появись она на улицах Марселя, все бы пошли за ней, потому что, помимо этого, ее девичья прелесть не могла ускользнуть ни от чьих глаз. Я отвел ее перед ужином, одетую в женское платье, ко мне, чтобы показать ей, в какое место в моей комнате она должна спрятаться после операции, в день, который я назначу.
Когда культовые процедуры были в субботу окончены, я назначил с помощью оракула преображение Серамис на вторник, в часы Солнца, Венеры и Меркурия, которые в планетарной системе магов следуют, как в системе Птолемея. Это должны были быть девятый, десятый и одиннадцатый часы этого дня, поскольку во вторник первый час должен был принадлежать Марсу. Часы в начале мая имели по шестьдесят минут каждый; читатель, стало быть, видит, если он хоть немного магик, что я должен был проделать операцию над м-м д'Юрфэ в течение двух с половиной часов без шести или пяти минут. В понедельник с наступлением ночи, в час Луны, я отвел м-м д'Юрфэ на берег моря, в сопровождении Клермона, который нес ящик, весящий пятьдесят фунтов. Уверившись, что никто нас не видит, я сказал м-м д'Юрфэ, что момент настал, и в тот же момент приказал Клермону положить ящик у наших ног, сказав, чтобы он шел ожидать нас в коляске. Мы обратили наше специальное моление к Селенис и бросили ящик в море, при большом ликовании м-м д'Юрфэ, но не большем, чем мое, потому что ящик, брошенный в воду, содержал пятьдесят фунтов свинца. У меня был другой у меня в комнате, где его никто не мог увидеть. По возвращении в «Тринадцать кантонов» я оставил маркизу, сказав ей, что я вернусь в гостиницу после того, как возблагодарю Луну, в том же месте, где я творил мои семь заклинаний.
Я отправился ужинать с Марколиной, и когда она переоделась в жакет, я написал каменными квасцами на белой бумаге прописными буквами:
«Я немая, но не глухая. Я вышла из Роны, чтобы вас обмыть. Время пошло».
— Вот записка, — сказал я Марколине, — ты отдашь ее маркизе, когда предстанешь перед ней.
Я повел ее с собой пешком, мы вошли в мою гостиницу так, что нас никто не видел, затем в мою комнату, где я спрятал ее в шкафу. Затем я переоделся в домашнее платье и вошел к мадам, передав ей новость, что Селенис назначила преобразование на завтра начиная с трех часов, и оно должно закончиться в пять с половиной, чтобы не рисковать перевалить на час Луны, который следует за часом Меркурия.
— Распорядитесь, мадам, чтобы до обеда ванна была готова здесь, в ногах вашей кровати, и убедитесь, что Бруньоль не войдет к вам до ночи.
— Я скажу ей, чтобы пошла прогуляться; но Селенис обещала нам Ундину.
— Это правда; но я ее не видел.
— Спросите оракула.
— Как вам будет угодно.
Она сама задала вопрос, возобновив свои моления гению Паралис о том, чтобы операция не была отложена, если даже Ундина не появится, поскольку она готова омыть себя сама. Оракул ответил, что приказы Оромазис неизменны, и она не должна сомневаться. Маркиза на этот ответ произнесла искупительное моление. Эта женщина не могла вызвать у меня уважение, так как очень меня смешила. Она обняла меня, говоря:
— Завтра, мой дорогой Галтинард, вы станете моим мужем и отцом. Пусть ученые объяснят эту загадку.
Я закрыл ее дверь и пошел доставать из шкафа мою Ундину, которая уже разделась и легла в мою кровать, где очень охотно прослушала назидание о том, что должна меня уважить. Мы проспали ночь, не взглянув друг на друга. Утром, прежде, чем позвать Клермона, я дал ей позавтракать и убедил залезть в шкаф с окончанием операции, потому что она не должна была рисковать, что ее кто-то увидит в гостинице, одетую таким образом. Я повторил ей весь урок, порекомендовал ей быть смеющейся и ласковой и помнить, что она должна быть немой, но не глухой, и что точно в два с половиной часа она должна войти и представить бумагу маркизе, преклонив колено.
