Николай Шмелев - В лучах прожекторов
— Товарищ комиссар! обратился я, и спазма сдавила горло: — Я не могу… понимаете… не могу.
— Что с тобой? — удивленно спросил батальонный комиссар.
— Летать хочу. Драться. А командир меня к черту посылает.
— Не волнуйся!
Подошел парторг Жарков. Он всегда ухитрялся появляться в самый нужный момент.
— Что с тобой, Шмелев?
— Да вот, не разрешают летать!
— Погоди немного и ты полетишь, — спокойно сказал Жарков.
— Немного? Товарищ политрук! Нет, я сейчас, сегодня, не могу больше бездельничать! Совесть, понимаете, совесть… не могу!
Жарков обнял меня:
— Успокойся, Николай, успокойся!
— Мне надо сейчас, сегодня! оторвался я от Жаркова.
— Перестань, завтра лететь, а ты нервничаешь!
— Что? Завтра?
— Ну да, мил человек…
Мне хотелось расцеловать нашего парторга. А Жарков улыбнулся и как ни в чем не бывало заговорил о чем-то с комиссаром.
Я поспешил ретироваться: как бы не передумали!..
Весна была дружная. Быстро растаял снег. Разлились реки. Дороги раскисли. Движение автотранспорта почти прекратилось. Траншеи, землянки заливало водой. Запасы боеприпасов и продовольствия у передовых частей подходили к концу. И вот на помощь наземным войскам снова пришел наш У-2. Но теперь не с бомбами, а с колбасой, сухарями, салом, патронами, снарядами.
Большинство экипажей нашего полка стали доставлять грузы на передний край.
Летали днем и ночью. Днем подбрасывали грузы ближе к передовой.
А как только наступала темнота, поднимались в воздух и летели к линии фронта. Увидев условный сигнал из костров, мы снижались до двадцати — тридцати метров и сбрасывали мешки с продовольствием и ящики с боеприпасами. За ночь полк делал три — четыре вылета.
И тут не всегда у нас получалось гладко.
Однажды Иван Данилович Кочетов чуть не сбросил мешки с продовольствием фашистам, которые узнали наши сигналы и выложили костры на одной из полян. Кочетов стал планировать, и, когда был на высоте около ста метров, Алексей Зайцев заметил, что рисунок леса по краю поляны был не таким, как тот, на которую ранее сбрасывали мешки.
— Давай на юг! — громко закричал штурман.
Спокойный и всегда рассудительный Кочетов ответил:
— Зачем? Быстрее бросай, а то поздно будет!
— Не та поляна, внизу немцы!
Услышав, Кочетов дал газ. Фашисты, наблюдавшие за самолетом, поняли, что их хитрость не удалась, и тут же открыли огонь. Кочетов и Зайцев набрали высоту, нашли своих и сбросили им груз. Вскоре они вернулись на аэродром и, смеясь, рассказали обо всем.
Прошла первая военная зима. Подходила к концу весна, первая военная. Мы уже имели за плечами некоторый боевой опыт. Повзрослели. Не раз смотрели смерти в глаза. И именно потому еще острее поняли, что надо еще больше учиться, учиться настойчиво, чтобы в совершенстве знать свое оружие и тактику его применения.
И мы учились, используя для этого все возможности.
Партийная и комсомольская организации нашего полка бросили клич: «Коммунист и комсомолец — мастер своего дела, бьет врага наверняка». Этот лозунг был подсказан боевой жизнью, пламенными сердцами патриотов. Партийная организация многое сделала, чтобы претворить его в жизнь. Проводились беседы с летчиками и штурманами, выпускались боевые листки, стенгазеты. После каждого полета, пока шла подготовка самолета к следующему вылету, летчики анализировали свои действия, делились опытом с товарищами. Командиры проводили разбор. Лучшие примеры боевой работы становились достоянием всего коллектива полка.
Рано утром 22 мая многим нашим летчикам, в том числе и мне, объявили, что нужно вылететь в Крестцы — получить правительственные награды.
Утреннее солнце играло на блестящих пуговицах гимнастерок. Все отглажено, сапоги начищены. Шутка сказать: летим получать первые ордена!
Со мной в самолете находился Зайчик. Так ласково называли друзья нашего штурмана Алексея Зайцева. Ему не сиделось на месте, он объявлял деревни, над которыми мы пролетали.
— Орденоносец, впереди Лычково! — шутливо предупредил он меня: — Смотри, садись как полагается, не опозорь нас.
На аэродроме все прибывшие построились в две шеренги. Я увидел тут своих знакомых: летчиков-истребителей Конева и Груздева. Не думал я тогда, что это была наша последняя встреча: оба они погибли.
Награды вручал командующий воздушной армией генерал-майор авиации Т. Ф. Куцевалов.
Среди других была названа фамилия младшего лейтенанта Бориса Ивановича Ковзана. Из строя вышел среднего роста, худощавый, с широкими скулами летчик. Он получил орден Ленина.
Ковзан? Да, это был тот самый Борис Ковзан, за которым мы с Коневым должны были лететь. Вспомнились подробности его подвига.
Истребительный полк перелетал на Северо-Западный фронт. Замыкающим шел Борис Ковзан. Вдруг он заметил «юнкерс». Борис бросился на фашиста. Атака, вторая, третья… Боеприпасы кончились, а гитлеровец летит. Уничтожить во что бы то ни стало, любой ценой!
Борис пошел на сближение. Враг рядом. Бросив на него самолет, советский летчик винтом отрубил бомбардировщику хвост. «Юнкерс» колом пошел к земле. У самолета Ковзана погнулись лопасти винта. Пришлось идти на вынужденную…
Товарищи заметили отсутствие Ковзана, уже прилетев в Лычково. Где он? Что с ним? Через несколько дней в полк пришла центральная газета. В ней на первой странице портрет Бориса Ковзана, а внизу описание подвига. Так командование полка и друзья узнали о его судьбе.
Замечу кстати, Борис Ковзан четырежды за Великую Отечественную войну таранил фашистские самолеты и остался жив.
Один за другим выходят боевые друзья, получают награды. Истребители… Штурмовики… Доходит очередь и до нас.
Вот получает орден Красного Знамени командир нашего полка Куликов, за ним Голованов. Ордена Красной Звезды получают Евтушенко, комиссар Коротков. Я стою в ожидании. Сердце колотится.
И вдруг слышу:
— Старший сержант Шмелев!
Взял из рук командующего коробочку с орденом Красной Звезды…
Коротков привинтил награды мне и Емельянову, а Зайчик ему. Мы горячо поздравляли друг друга.
Домой, скорей домой!
Когда прилетели в Толокнянец, старший батальонный комиссар достал из нагрудного кармана вчетверо сложенный лист — армейскую газету.
— Послушайте, — сказал он, — как красиво и правильно написано:
Суровой тропой бесстрашья
К победной черте веди,—
Звезда на кремлевской башне,
Звезда на моей фуражке,
Звезда на моей груди!
— Здорово! — согласился Емельянов. — Теперь неплохо бы и кубики на петлицы…
