Евгений Беркович - Одиссея Петера Прингсхайма
Почетный доктор наук (Dr. h.c. – от лат. honoris causa) – высокое научное звание, не ниже второй докторской степени. В Германии звание «доктор» ценится больше, чем в других странах, оно сопровождает своего владельца всю жизнь и обязательно для использования во всех официальных документах, словно это дворянский титул. Кому, скажем, в России или в США придет в голову при регистрации в гостинице или в счете за мелкий ремонт обуви указывать научную степень клиента? А в Германии до сих пор это норма.
В отличие от обычной докторской степени претендент на звание почетного доктора не должен защищать никаких диссертаций. Решение о присуждении этого титула принимает исключительно Ученый совет университета. По случаю столетнего юбилея университета этой чести удостоились десять человек, из них только Томас Манн являлся свободным художником слова. Остальные почетные доктора уже были известными учеными в своих областях знаний. Немало достойных кандидатов было отсеяно на ранних стадиях обсуждения претендентов.
Получить звание почетного доктора в Германии – задача очень непростая. В этом Томас Манн смог еще раз убедиться буквально в те же дни, когда к нему пришла радостная весть о присвоении ему этой степени. Под впечатлением случившегося Томас решил сделать такой же подарок своему верному другу-издателю, с которым вместе отдыхал в Глюксбурге, к предстоящему круглому юбилею – 24 декабря 1919 года Самуэлю Фишеру исполнялось шестьдесят лет. Сразу по возвращению домой, 10 августа 1919 года, Манн отправил другому знаменитому писателю, Герхарду Хауптману [105], чьи книги тоже издавались у Самуэля Фишера, письмо, в котором изложил свою идею.
« Близится шестидесятилетие господина С.Фишера. Я думаю, что было бы прекрасно и справедливо, если бы умному, доброму, заслуженному человеку, которого я сейчас во время продолжительной совместной жизни в Глюксбурге смог по-настоящему узнать и оценить, досталось бы по этому поводу официальное признание. Вы, если я не ошибаюсь, знакомы с прусским министром культуры господином Хёнишем [106]. Если бы Вы ему предложили намекнуть философскому факультету Берлинского университета, чтобы он отметил культурные деяния Фишера присвоением ему титула почетного доктора?» [107].
Скорее всего, эта идея обсуждалась и с самим Самуэлем Фишером в Глюксбурге. Хауптман обещал сделать все, что от него зависит, но больше ничего по этому поводу от него не было слышно. Томас Манн попытался организовать коллективное письмо известных писателей, издававшихся у Фишера, в адрес философского факультета столичного университета (см. его письмо редактору издательства Морицу Хайману [108]от 9 сентября 1919 года), но и эти усилия не принесли успеха, почетного звания «доктор» Самуэль Фишер так и не дождался.
Как и многие другие награжденные, Томас Манн не присутствовал на самой церемонии в Бонне: слишком непрост был въезд в оккупированный английскими войсками город, немцам требовалось для этого получать специальный паспорт. Извещение о почетном звании писатель получил телеграммой, а сам диплом – по почте. Всем награжденным телеграммы отправлял декан философского факультета, только Томасу Манну радостную весть сообщил историк литературы профессор Бертольд Лицман [109], давний знакомый и почитатель творчества писателя. Близкий друг Томаса Манна в то время Эрнст Бертрам [110], который встретится нам еще на этих страницах, был учеником Лицмана и под его руководством защитил в 1907 первую докторскую диссертацию в том же Боннском университете. Незадолго до описываемых событий в 1919 году Бертрам защитил вторую докторскую и стал доцентом этого университета. Годом ранее, в том же году, когда вышли в свет « Размышления аполитичного», Эрнст Бертрам опубликовал свой фундаментальный труд « Ницше. Опыт мифологии», который высоко ценил Томас Манн. Именно Бертрам и предложил профессору Лицману выдвинуть Манна кандидатом на получение почетного звания.
Бертольд Лицман обратил внимание еще на ранние работы Томаса Манна, но особенно воодушевили его « Размышления аполитичного» в их первой редакции, насквозь пронизанной националистическим духом.
Профессор увидел в Томасе Манне своего духовного союзника и единомышленника. Наверно, такими они и были в годы мировой войны, когда писались « Размышления». Выдвижение кандидатуры Томаса Манна было исключительно политически мотивировано, хотя в докторском дипломе и в поздравительной грамоте говорилось только о первом романе писателя – « Будденброках».
Ромен Роллан и А.В. Луначарский
Томас Манн был вполне искренен, когда в благодарственном письме декану философского факультета писал, что он сам сомневается, « правильно ли выбрали, когда выбрали меня?» [111]. Если бы он присутствовал на церемонии в Бонне и слышал речи выступавших, яростно обвинявших в поражении Германии и отречении кайзера предателей-либералов и мировой заговор, то был бы поражен, в каком националистическом, антиреспубликанском угаре находится большинство боннских преподавателей и студентов. Таких же взглядов, как позже выяснилось, придерживался и его друг Эрнст Бетрам, приветствовавший в 1933 году приход нацистов к власти. После этого пошла на убыль когда-то крепкая дружба двух литераторов, оказавшихся по разные стороны политических баррикад.
Но в 1919 году постепенный переход Томаса Манна из лагеря националистов и монархистов в лагерь демократов и сторонников Веймарской республики был еще незаметен. В глазах многих сторонних наблюдателей он оставался тем же страстным патриотом Германии, каким был в начале войны. Именно тогда Ромен Роллан сравнил его с « разъяренным быком, с опущенной головой несущимся на шпагу матадора» [112]. В России А.В.Луначарский, готовя в 1915 году рецензию на книгу Генриха Манна, рисует его младшего брата каким-то ненормальным фанатиком: « В настоящее время Томас Манн является совершенно сумасшедшим шовинистом, истерические вопли которого даже в глазах самых заядлых пангерманистов кажутся компрометирующими» [113].
Анатолий Васильевич, конечно, погорячился. Томасу никогда не изменяло чувство стиля и « истерические вопли» слабо вяжутся с мастерством художника, достигшего уже литературной зрелости. Что касается зрелости политической, то до нее время еще не пришло. Но изменения в мировоззрении происходили, и в 1919 году писатель был уже не тем, что четыре года назад.
