Александр Шитков - Благородство в генеральском мундире
Все были согласны и спрашивали Тутолмина, когда же его высокопревосходительство заблагорассуждает представить мнение свое? Что они, соображаясь высочайшей воли государыни императрицы как можно скорее привесть дело сие к окончанию, готовы нарочито собраться для выслушания его мнения.
Тимофей Иванович, оставив место свое и подойдя к аналою, за которым стоял протоколист, попросил собрание, чтобы приказано было протоколисту писать то, что он будет говорить.
Приняли — согласились.
Четыре и пять часов писал протоколист под диктовку Тутолмина, писал не один, а переменилось три или четыре писца; Тимофею Ивановичу семь или восемь стаканов воды подали; сенаторы, заседавшие, проклинали минуту, в которую изъявили согласие выслушать его мнение! — им нестерпимо есть хотелось, многие просидели жирный заказной обед, другие манкировали на биржу, по согласию, приехать устриц есть, иные, ах! Иные были вне себя, забывали благопристойность, говорили и громко говорили много неприятного на счет Тутолмина, — да как было и не говорить, не сетовать! Он был (Тутолмин) причиною, что они обманули любовниц своих, не явились в час, назначенный на месте условленном, думали, ах! Что-то нам будет от милых и пр., и пр. В продолжение разнородных негодований полного общего собрания правительствующего сената, Тутолмин диктовал, а протоколист писал, и когда окончил и, обращаясь к собранию, спросил:
— Не благоугодно-ли будет приказать прочесть? Может быть, нужно будет сделать изменения, что он, по краткости времени на соображение, что-либо опустил; что, вероятно, почтеннейшие члены высшего правительственного государственного трибунала (слова Тутолмина) знают многие обстоятельства по опытам и мудрому созерцанию, которые будут несовместны и неудобоисполнительны по предположению его?
— «Нет! Нет!» Все единоустно вымолвили: «хорошо, прекрасно, все удобно, все возможно, переписать и всеподданнейше представить на высочайшее благоусмотрение всемилостивейшей государыни императрицы.
Нарышкин, верно Л. Алекс, отец А. Львов, известный шутник, кричал во все горло, что его впредь в общее собрание и калачом не заманят! Что горшок с грибками молодыми, которые он сам купил и особенно сам с кухмистером своим занимался утро, как их приготовить, пропал для него, может быть, всегда! «Бог ведает, долго-ли еще проживу, попадутся ли мне в жизни такие же молодые грибки! Будет-ли у меня такой страстный аппетит на грибы, как теперь!» — говорил Напышкин и, в заключение, сказал, что упадет к священным стопам матушки-государыни и будет просить, чтобы всемилости-вейше приказала не присутствовать ему в сенате, не допустила бы ему умереть преждевременно голодною смертию!
Умники-сенаторы или, по крайней мере, так сами о себе думавшие, соглашались, без прочтения и рассуждения, надиктованное Тутолминым представить государыне в чаянии того, что много встретится противоречий в сочинении его проекта, составленного, как они видели и слышали, без всякого к тому приготовления; ласкали себя надеждою, что проект Тутолмина, подобно как и их проекты, бывшие императрице представленными, будет возвращен в сенат на рассмотрение и соображение их, — и благовременно уже лакомили себя тем, что они Тутолмина при сем благоприятном для них случае, как говорится, в лоск положат. Сверх сего — тайно, не сообщая друг другу, содрогаясь внутренне в самом себе, не один из них кичился самолюбием в том, что самолюбие ее величества будет уколото и что неприятности этой государыня сама виновница.
Государыня садилась за обеденный стол обыкновенно в час пополудни. Спросила, перед выходом в столовую, камердинера:
— Тут-ли Тимофей Иванович? На ответ — нет, — государыня приказала послать курьера узнать здоров ли он, и изволила сказать:
— Подождем садиться за обед.
Через 10 минут доложили государыне, что Тутолмин в сенате, стоит у аналоя и диктует.
— Помоги ему Бог! — сказала Екатерина и вышла в столовую к обеду.
Переписали проект прямыми литерами полу-уставом, — Екатерина любила этот почерк и другого не читала или читала неохотно. В сем случае все было придумано, чтобы заставить ее прочитать сочинение Тутолмина, чтобы показать ей, что и она в людях ошибается, как и все прочие люди.
Так созерцавшие не ошиблись: государыня изволила читать и перечитывать проект ровно две недели одна, не отдавая, не показывая его никому, даже фавориту было неизвестно того что государыне благоугодно относительно проекта. Государыня приказала принести из библиотеки к себе карту всей Империи подать словарь Чулкова о внутренней в России торговле, в котором были подробно описаны все ярмарки, торги в городах, селах и деревнях, с полным объяснением где что делается, родится, как, куда и в какое время года произведению бывает сбыт, показаны расстояния, — лучшее историческое своего времени сочинение, едва ли в чем уступит сочинениям сего рода, в настояще время (1834 г.) написанным. Чулков был придворный актер, потом служил в сенате и был обер-секретарем.
Через две недели проект Тутолмина был от государыни прислан в полное собрание правительствующего сената с собст-венноручною ее величества надписью: «Быть по сему».
В тот же день, если не ошибаюсь, Тутолмину от государыни прислан был орден св. Равноапостольного Владимира 1-й степени»[70].
По возвращении Тутолмина в Петрозаводск раздоры с губернатором вспыхнули с новой силой. Наконец Державин, под предлогом обозрения еще двух уездов, выехал снова и отправился в Петербург, где благодаря ходатайству друзей, покровительству вельмож и вниманию Екатерины к автору «Фелицы» вскоре добился указа о переводе его губернатором в Тамбов.
Чин генерал-губернатора давал Тимофею Ивановичу право прямых отношений с императрицей, возможность проявлять инициативу, а близость его нового наместничества к Петербургу во многом облегчала связи и сообщения со столичной бюрократией. Вступив на пост генерал-губернатора и наместника, Тутолмин стал генерал-поручиком и кавалером еще одного ордена — Владимира второго класса. Новый начальник не потерял- и на севере — он многое сделал для развития и благоустрой-Петрозаводска, произвел реконструкцию местных пушечных заводов.
Олонецкие Петровские заводы, пережившие свой расцвет в первой четверти XVIII века, в 30–60 годы находились в полосе упадка и к началу 70-х годов XVIII века прекратили своё существование. Их место заняли новые металлургические мероприятия: Александровский пушечный завод и его отделения-литейные заводы в Кончезере, Кронштадте и Петербурге. Все эти заводы получили общее название — Олонецкие горные заводы.
