Вера Аксакова - Дневник. 1855 год
Маменька с Наденькой поехали к Троице, что-то привезут нам? Должны быть, по крайней мере, «Московские ведомости» и иностранные журналы, которых мы вовсе не получали на последней почте. Боимся, уже не задержаны ли они? В последних газетах из «Одесского вестника» перепечатано несколько слов о наших действиях при осаде Севастополя. По тону уже слышно, что это писано при Остен-Сакене и под его влиянием: «Поблагодаря Бога прежде всего за успехи наших действий…», горячо отдается справедливость необыкновенным заслугам Тотлебена и Мельникова, последний прозван Обер-Крот, потому что уже 3 месяца проводит под землей. Наши работы минеров были очень удачны. Иностранцы пишут, что русским уже нечего производить новые укрепления, что они теперь занимаются только украшением их, и что в самом деле они превосходны. Что-то теперь там делается! Да поможет Бог! Теперь, кроме обычной молитвы за обедней о победе наших войск, еще определено каждый воскресный день служить большой молебен с коленопреклонением о покорности врагов. Не знаем, что делается в Москве, поехал ли Погодин в Петербург, он непременно должен был бы ехать, тем более что кн. Оболенский дал ему знать, что ему хорошо было бы быть там.
Маменька приехала уже поздно, привезла газеты московские, «Journal de Francfort» один номер, да одно «Supplement», видно, номер задержан. Письма получены от Трутовских два. Слава Богу, у них все хорошо, он не выбран в ополчение, его оставили дома, и они теперь спокойны. Все поражены известием о кончине государя. Письмо от Машеньки Карташевской особенных известий в себе не заключает, пишет только, что слова и речи государя Александра Николаевича приводят всех в восхищение. Что во время печальной церемонии выноса народ на улицах, по которым проезжала процессия, бросился на колени, и государь был так тронут, что написал собственноручно рескрипт, в котором благодарит всех жителей за участие в его горе, и т. д. Ермолов утвержден за Москвой, он, говорят, теперь в Петербурге. А Филарет не поехал, все ждал, чтобы его вызвали, а сам не спросил позволения.
Кажется, он бы и без позволения мог съездить поклониться праху своего государя. Но это все формальность, которую Филарет так уважает. Вообще раздумье какое-то убивает всякое живое движение в людях. Получено также письмо от Елены Антоновны; их горесть и соболезнования о покойном государе переходят всякие меры; такого увлечения много в некоторых кружках; они жалеют, что не поднесли ему при жизни названия Мудрого и Правдивого, последнее скорее бы шло к нему. Пишет также, что падение колокола народ толкует и таким образом, что государь Николай Павлович был все время несчастлив, и что теперь с ним вместе рухнулось и его несчастие и т. д. Говорят, во время процессии государь Александр Николаевич шел без шинели, но ученикам всем велел надеть шинель.
В «Московских ведомостях» напечатан недурной адрес петербургского дворянства, еще к Николаю Павловичу, по поводу ополчения, и ответ на него уже от государя Александра. Дворянство петербургское упомянуло о православных братиях и… Государь в ответ не повторил этих слов и сказал, что… Намеренно ли он умолчал о православных и единоверных братиях или случайно, Бог знает, но мне что-то начинает казаться, что он избегает этого предмета. Он говорит везде о чести и могуществе России, но нигде, кажется, еще не сказал ни слова о защите православия и единоверных братьев. Уже не эту ли он дал клятву отцу своему не вмешиваться в дела славян. Но судьбы Божий сильнее намерений человека!
Да совершатся Божьи судьбы! – Дворянство петербургское присылало депутацию поздравить нового государя. В газетах напечатана речь его к ним. Речь прекрасна, нам всем понравилась. Видно, что он говорил ее не приготовясь; проста, скромна, согрета чувством; в ней замечательны особенно слова: «Я всегда говорил родителю моему»… видно ясно, что государь Н. П. сомневался и смущался; а потом окончательные его слова, когда он, перекрестясь, сказал: «Господь нам поможет, не посрамим земли русские». Такие слова говорятся перед бранью, и видно, он на нее решился. Да поможет ему Бог!
Что делается в западном мире, понять нельзя и не знаешь, чего ожидать. Наполеон, кажется, зазнался совершенно, он велит сказать Англии, чтоб у них не было enquete [6] (следственной комиссии), которая чуть ли уже не началась, иначе армия французская и английская не могут действовать соединенно! Англичане хотели сделать ее секретной, но это предложение не было принято. Говорят, теперь будет распущен парламент в избежание затруднительного положения. Каково же Луи Наполеон вертит Англией, гордой Англией, которая до сих пор не признавала никого себе равным!
Положение Англии должно быть отчаянное, она совершенно растерялась и сильно желает мира, не знает только, как выпутаться с честью из затруднительного положения. Франция, кажется, представляется ей чуть не идеалом государственного устройства, и в парламент часто представляют, как пример для подражания, Францию. – Луи Наполеон точно может гордиться своим влиянием на всю Европу, в Испании он удерживает революционные партии, в Риме все делается по его желанию… Уже и это не по его ли проискам делается, что Порта вдруг отказывается принять помощь сардинцев, если они не войдут в состав союзных войск и если пьемонтский генерал будет иметь свой голос на военном совете.
Положение Пьемонта тоже довольно странно. Заключили союз против России, которая уже объявила им войну, а между тем их не пускают в Крым. – Австрия тоже что-то не сладит с Францией по поводу намерений Луи Наполеона ехать в Крым. Австрийцы боятся, чтобы в отсутствие Наполеона чего-нибудь не затеялось во Франции. – Пруссия еще все толкует и не приступала еще к трактату.
У Троицы маменька слышала, будто бы проехал курьер с известием, что дерутся в Севастополе. Это сильное сделало впечатление, особенно что узнали перед молебном о победе. Антоний, говорят, читал прекрасно молитву, и все почти плакали. Елена Антоновна тоже пишет, что слышали, что штурм начался.8 марта. Сегодня получено несколько писем, четыре номера иностранных журналов; два из них, видимо, были задержаны и во многих, самых интересных местах вытерто; досадно. В этих журналах уже начинают говорить более подробно об этом событии и вообще о предполагаемых следствиях его, об характере государей Николая Павловича и Александра Николаевича. Австрия напечатала подлую статью, в которой восхваляют великие качества, заслуги и стараются выиграть и в новом государе и вместе с тем связать его с обещанием мира его отца. Но, кажется, вряд ли он будет; истолкование третьего пункта заключается в том, чтоб мы уничтожили Севастополь, как военный порт, и что тогда союзные войска удалятся из Крыма, на это и Николай Павлович, вероятно бы, не согласился публично.
Австрийцы, кажется, не успели в своей подлости. Государь Александр принял сухо принца Вильгельма, а сегодня нам сообщил Юрий Оболенский стихи Тютчева, и Ивану – Елагина; стихи сильные, и видно, что искренне (это, вероятно, общее впечатление)и, конечно, дойдут до государя, тем более что дочь Тютчева любима новой государыней. – Вообще за границей сильное смятение умов. То предаются надеждам на мир, то опасениям противным. Стараются из всякой безделицы вывести заключение; между собой тоже у них что-то не ладится. На биржах курс поднялся при известии о кончине государя Николая Павловича, но, кажется, надежды эти поколебались, как скоро получено было телеграфическое извлечение из манифеста нового государя. Тотчас после известия о восшествии нового государя министр иностранных дел Англии поспешил к Наполеону и имел с ним совещание, говорят, с целью действовать в пользу мира, которого вся Англия желает. Все газеты, по крайней мере немецкие, говорят о государе Николае Павловиче, как о великом человеке. В самом деле, какое сильное могущее значение он имел перед Западом, но они именно приписывают ему те свойства и намерения, отсутствие которых возбуждало такой ропот в его стране. Все, что сказано о характере нового императора, вытерто. Об императрице Марии говорят, que c'est une femme hors de ligne [7] , что она, вероятно, будет иметь сильное влияние на дела и что даже, как думают некоторые, может сделаться Екатериной II. Между тем добрые вести сообщают из Москвы. Говорят, государь сказал прекрасную речь дипломатическому корпусу, в которой объявил, что более уступок не сделает и что скорее погибнет во главе своих подданных, нежели заключит постыдный мир. Все в восхищении, это почти равняется объявлению войны. С их стороны трудно ждать уступок. Но что будет, одному Богу известно. Пишут также, что государь велел благодарить Москву за выбор Ермолова, что потребовали депутацию дворян из Москвы и что Чертков и двое еще таких же, кажется, глупцов, как он, отправились. Кто знает, может быть, дошло до сведения государя, что Москва хотела послать депутацию, но предводитель воспротивился. Этому были бы очень все рады. По крайней мере, мы знаем, что генерал Ланской, приезжавший с манифестом от государя, повез в Петербург адрес Хомякова, который разошелся везде по Москве. Вероятно, он знал, почему не было адреса от дворянства и мог передать даже государю. Но вот что нас всех огорчило это то, что Погодин не поехал в Петербург. Что с ним делается, не можем понять; дочь его пишет, что все его уговаривали, но что он не собрался, а теперь и время пропустил, и сидит за своими летописями. Отесенька и братья думают, что он получил от кого-нибудь предостережение, чтоб не ехать; если это и так, то, верно, сделано с злым намерением помешать его влиянию на настоящие дела. Я же думаю, что он поддался своему мистическому направлению и все прислушивался, не шепчет ли ему что-нибудь, что он должен ехать, а на беду ему все шептало что-то на ухо, чтоб он занимался летописями. – Это он сам сказывал братьям. Во всяком случае, это так досадно, что он не поехал, пропустил, может быть, единственный случай, и так досадно, что никто из наших не поехал, а отчего? – так… сами не знают. Если б мы жили в Москве, мы непременно уговорили бы съездить Константина да и Погодина также.
