Сергей Аверинцев - Сергей Сергеевич Аверинцев
17.5.1987. Сегодня мы не были в храме, а Аверинцев, так измученный вчера, поехал к ранней литургии, вернулся, и только тогда мы все отправились в Переделкино. Он рассказывал о Фери фон Лилиенфельд, которая сочувствует России, говорила в Тутцинге о мученичестве, вкладе русской церкви, и навлекла на себя скрипучие гадости официальных, Виталия Борового и др. Аверинцев сидел один в первом ряду и влюбленно смотрел на нее, аплодировал под ревнивыми взглядами соотечественников. Они публично упрекнули его после его доклада («Der Siegel derTaufe auf der nxssischen Sprache») за вяч-ивановское «всеславие». Как хорош Аверинцев, как терпеливо повторяет, отвечает на вопросы, как в нем совсем нет гордыни победителя, как он легко несет свое превосходство. Но, скажем, я ни разу не видел, чтобы он что-то делал по дому, хотя ведь иногда он и один с детьми. И он абсолютно не терпит малейшей несвободы. Просить его, напоминать о долге — как? И я почувствовал в нем, во владыке Антонии, в Ирине Ивановне Софроницкой элитарность и печаль.
Бегаем ловя друг друга с веревками по переделкинской усадьбе Аверинцевых-Софроницких. Retinarii, говорит благодушно он. Я впадаю в детство, по пути насаживаю для Наташи метлу на древко, мету. Маша, затаенная, строгая, простая душа, Ваня логичный фантазер, рассудительный. Аверинцев сидит в тени и ведет тихие беседы,
352
после безумной гонки, когда он сидел на совещании в честь тысячелетия и читал лекции иногда дважды в день.
24.5.1987. Я позвонил Наташе, и как они хорошо, мирно, спокойно живут с детьми, они никуда не рвутся, а главное, как смиренно принимают тяготы, как Наташа, уже почти раздавленная, терпела и несла. У нее и сейчас с души словно сорвана кожа, и она спокойна.
30.5.1987. Аверинцев говорил о Пастернаке в Литературном музее, сторонился там Вознесенского, который его шокировал. Вознесенский похож на меня, а Аверинцев изящен и демонически красив, как тогда в храме я вдруг увидел его нечеловеческий профиль.
19.6.1987. Звонил Аверинцев вялым разбитым голосом. Таково его настроение от погоды. Я подумал на секунду, что это Ваня. Та же ласковая расслабленность. А я вот не позволяю себе такой свинг.
20.6.1987. Я еду к Аверинцеву, который собирает книги для Переделкино; какой мир, какой покой. Он рассказывает, как Бахтин сказал однажды какой-то даме после встречи с Андреем Битовым: «Как я завидую Андрею Битову!» Дама терялась в догадках. «Как я завидую Андрею Битову! У него три кошки, а у меня только две».
Аверинцев перебирал картошку, вернее, просто перекидывал ее из таза в сумку, не чистя; сказал, что все равно не сумеет ее сварить. И Наташа недовольна им, он ничего почти не привозит из еды. Дети немного тоскливые, но завтра приходит к ним десяток Асмусов. Аверинцев в споре мандельштамистов. Любезен и разборчив, в неприятии других крут.
15.7.1987. К Аверинцеву, и застряли там. Он один дома, Рената его кормила, он, похоже, не заваривает себе даже чай. На кухне завалы «Дружбы народов», «Огонька» с его статьями, публикациями. Как ему уютно, среди любимой и любящей семьи, среди приглашений, книг. Он говорит и говорит, думает, пишет, счастлив, всё одной вязью. Много думает о споре евреев с русофилами, уверен, что когда спор доходит до нетерпимости, приходит механически целесообразный организатор, маньяк победы.
18.7.1987. Я в сущности могу без угнетения переносить очень не-
353
многих, Ренату, Катю, Аверинцева, Ахутина, остальные люди меня заражают паникой.
22.7.1987. Поздно, приезжаем в Переделкино и освещаем гуляющих Аверинцева с Асмусом. Асмус любезно подает руку, целуется три раза. Аверинцев сегодня не лег, завтра ложится в академическую больницу на Ленинском проспекте, у него грыжа и ежедневные боли. Как он легок и подвижен. Оброненное мной слово, режим, ему сразу повод для игры, regimen, de regimine principum, говорит он; и я подхватил, первые две книги написаны Фомой, третья и четвертая кем? Lucca, Lucca, Tolomeo da Lucca в начале 14 века, в 1304 году.
4.10.1987. Совершенно суматошный и веселый гвалт. Аверинцев приезжает, обрывочно рассказывает о Париже, где он был у старого богослова иконы Успенского; ему 85, он в маразме после инсульта, жене 80, она легка и любезна, спала в дни кризиса рядом с мужем на полу, живут в страшном трущобном доме, нескромное место страшно, просто дыра в полу, и выбрали такой дом потому, что центральное отопление вредно для икон, — и в семье Лосских, внук которого перешел в иудаизм, а кто-то из его родителей католик, иудаист обедает за отдельным столиком, над ним весело шутят, что же это за кошерная пища под христианским иконостасом; а жилье так тесно, что близость исповеданий происходит сама собой. И я услышал это со злорадством, забота Владимира Лосского о православии догмата всегда казалась мне пустой. Аверинцев жил в Латинском квартале, где уже нет ничего от студенческой стихии Сорбонны; и la Sorbonne n'existe plus deja. Он ходил в храм, куда ходит Оливье Клеман, но не видел. Клеман стал уже причислять себя теперь к «неразделенному христианству»; что ненавидит жена Успенского, для которой католики почти уже нелюди. Аверинцева потешили на конференции последователи Фуко со своим «comment a prouve Foucault, l'homme n'existe pas». Но, похоже, самого Фуко он не читал как раз. — Дети веселы, много знают, Маша часто угрюма от напряженного идеализма, Ваня памятлив и начитан. Аверинцев развеселился, умолял Линду сказать что-нибудь по-арабски, «утешь мою душу», пел Кате «цыпленок жареный, цыпленок пареный... он не показывал, он все доказывал: я не советский, я не кадетский, я только зернушки клевал, не агитировал,
354
не саботировал...» Но его все равно арестовали; попробуй докажи, что ты не агитировал и не саботировал.
5.10.1987. У Аверинцева не было и тени намека на недоумение даже тогда, когда мы исчезли надолго во время его операции и сразу после.
9.11.1987. К Аверинцевым, где Ваня болен, кашляет, кошка родила котят, из которых остался только один и очень слаб, все спешат в город и я, собственно, приехал поздно, хотя и не мог и не обещал раньше. Аверинцев связывает похолодание с речью Горбачева: еще бы, а на что вообще нужен правитель, который не умеет делать погоду?
10.11.1987. Сон. Моя измена, слепота таковы, что поправить ничего нельзя. — Это связано с чтением Аверинцева на ночь вчера, который говорит о кал6.п£,щ, слезном умилении, Алексее Божием человеке и такой литературе: доводит сам до слез. Лучше всего он в предисловии, там, где говорит, как, сдирая с себя кожу, душа молитвенно рвется из мира, где говорит о свободе, жемчужине и царстве. Как я его понимаю, в этой страсти к свободе.
15.11.1987. Аверинцев звонил, мы с Машей, Ваней едем к Николе, Аверинцев несет в сумке дарить священнослужителям свою «От берегов Босфора до берегов Евфрата», надписывает ее о. Владимиру Рожкову как «протопресвитеру», оказывается, тот «протоиерей» и требует за ошибку второй экземпляр с уже правильной надписью. Аверинцев составляет записку в ЦК о будущем устроении, «вернее, о нынешнем нестроении» нашей культурной жизни; хотя, собственно, вовсе, вовсе не оптимист и ждет скорее всего бунта и погромов, «причем Переделкино придут громить прежде всего». Рената с подачи Шамиля увлечена каким-то апокрифом якобы известного академика 60-х годов против антирелигиозников, с «документами» о Христе. Как восстал Аверинцев против! «Наталья, дочь моя Наталья, как ты знаешь, Христос явился не миру, а избранным ученикам, поэтому никаких «документов» о его пришествии не может быть; и Бог не нуждается, ну совершенно не нуждается в нашей лжи.» В машине он перелистнул «Новый мир», по поводу стихов одичавшего Юрия Кузнецова о мавзолее передал чьи-то слова, что очереди в магазинах у нас будут до тех пор, пока будет стоять очередь перед мавзолеем.
