Андрей Жариков - Полигон смерти
За сутки до выезда за пределы полигона отпускников пригласили в лекционный зал штаба. После вручения проездных документов заместитель начальника полигона по режиму прочитал нам напутствие. Полковник предупредил: не вступать в разговор на служебную тему в пути следования и дома, не сообщать родным и близким, где служим и чем занимаемся. Нельзя ввозить на полигон спиртное, фотоаппараты, радиоприемники, почтовых голубей и взрывчатые вещества…
В зале сидел и мой знакомый особист. Он тоже ехал в Москву. В какой-то миг мне показалось, что его поездка имела отношение к тайному наблюдению за отпускниками. Позже убедился, что ошибался. Подполковник сказал мне однажды, что задача полигонных контрразведчиков не в том, чтобы следить за нами, как это было во времена Берии, а не допустить проникновения на полигон шпионов и утечки за пределы части сведений закрытого характера.
Много времени отнимала у них проверка писем. С юмором рассказал особист, как солдат писал своей невесте: «Я не могу тебе сказать, где служу, но ты поймешь по рисунку…» — и вложил выдранный из какой-то книжки рисунок атомного взрыва. Самое смешное — приписка: «Ты деваха умная и намек поняла». А в другом письме одна возлюбленная просила: «Береги самое дорогое для меня. Я слышала на лекции, что облучение влияет на кое-что…»
…Отпуск пролетел быстро, и за неделю до нового, 1955 года мы всей семьей, вчетвером, выехали в Жанасемей. Когда отправлял контейнер с вещами, водитель грузовика ошарашил:
— На полигон едем, товарищ подполковник?
— Почему вы так решили?
— Я там служил в автобате. Возили кое-что из Жанасемея прямо на поле…
— А подписку давали? — спросил я.
— А что я особого сказал? Тем более вы — офицер. Там водородную в пятьдесят третьем рванули, аж в Жанасемее грохнуло, у нас в казарме стекла задребезжали…
Всю дорогу, пока ехали на товарную станцию, шофер не умолкал, делился впечатлениями о службе на полигоне. Видимо, не только мне рассказывал он об этом.
Приехали, обосновались в двух комнатах. Дочка пошла в местную школу. Каждое утро мы видели в окно, как ее встречал около дома красный сеттер подполковника Орлова. Алла, неравнодушная к животным, отдавала ему весь свой завтрак. Приняв угощение, пес позволял погладить его по голове и потрогать мягкие большие уши. Сеттер был уже стар, и Орлов редко брал его на охоту.
Пса привезли вместе с бездомными собаками в медицинский сектор полигона как подопытного животного. Размещались собаки в специально оборудованном виварии за лабораторными корпусами пятого сектора. Каждый в своей пронумерованной клетке. У двери металлический карман с научно-исследовательской документацией: возраст животного, сведения о заболеваниях и поражениях после испытаний, степень радиоактивного заражения, результаты лечения, анализы крови и тому подобное. Здесь же операционный и исследовательский корпус, лаборатория, кабинеты ветеринаров.
Время от времени до городка доносился разноголосый лай — начиналась кормежка. Среди этих несчастных ожидал своей мучительной гибели и красивый чистопородный красный сеттер.
Однажды, когда животных заводили в кузов крытого грузовика, чтобы отправить на испытательные площадки, танкист Орлов, заядлый охотник, и увидел красного сеттера. Умные карие глаза собаки выражали не испуг и злобу, как у других псов, а тяжелую грусть и полное невнимание к людям.
— Рекс? — позвал подполковник, вспомнив имя своего щенка той же породы, погибшего годом раньше.
И надо ведь: сеттер заскулил, стал рваться с цепи и порвал ошейник. Подбежав к Орлову, он не бросался на грудь, не выражал радости, как это делают собаки, встретив хозяина, а распластался возле его ног и жалобно застонал, будто умоляя спасти его. Михаил Николаевич приласкал сеттера и взял в свою машину.
Начальство объявило подполковнику выговор за похищение подопытного животного, но для Рекса все обошлось благополучно, и он много лет добросовестно служил своему спасителю. С охоты Орлов привозил уток больше, чем другие.
Подполковник уже после моего отъезда с полигона тяжело заболел и умер. Быть может, высокие дозы радиации, которые получал танкист, неизбежно ускорили развитие болезни. Хотя врачи отрицали лучевую болезнь. Семья Михаила Николаевича, уезжая из городка, не могла взять с собой Рекса, и красный сеттер опять оказался в виварии… А конец и псов, и верблюдов, и других подопытных животных не мог быть утешительным. Правда, мой хороший друг военный ветеринар А.А.Мальков позже говорил мне:
— Разве я позволил бы отвезти его на поле? Он доживал в виварии…
В средней школе городка, небольшой и единственной, учились дети офицеров и вольнонаемных сотрудников полигона. На ее печати для документов значилось: «Московская школа No 1».
Один офицер рассказал мне о курьезе, случившемся с его сыном. Закончил парень десятилетку и поехал сдавать экзамены в Московский полиграфический институт. Сдал успешно. На приемной комиссии у него спросили, где находится его школа No 1 и кто там директор. Абитуриент смутился, ответил, что сказать об этом не имеет права. Комиссия усмотрела нечто неладное, и паренька не приняли в институт. Пришлось отцу срочно вылетать в столицу и несколько дней улаживать дело…
Нашей дочери пока не грозила такая опасность. Но подстерегала другая: радиация. Впрочем, не только ее, но и сынишку и жену.
Мы в то время не знали уровня радиоактивного фона в городке, но он постоянно повышался — и за счет пыли, приносимой частыми бурями с Опытного поля, и «с помощью» огромного количества автомашин, возвращавшихся с площадок.
Дозиметрического контроля на въезде в гарнизон в то время не существовало. Он устанавливался только в дни испытания бомбы на выезде с Опытного поля. Частенько контролеры-дозиметристы останавливали наши машины с загрязненными радиоактивной пылью колесами и низом рамы. Через несколько дней, когда место взрыва уже не имело высокой радиации, контроль снимался, но мы сами привозили радиоактивную пыль в городок, заносили ее на своей одежде и обуви. Не располагая дома ни дозиметром коллективного пользования, ни индивидуальным контрольным прибором, не знали об уровне радиации в своих квартирах.
Но он, несомненно, был. Где-то меньше, где-то больше, но был.
После семимесячного житья в городке дочь и жена стали болеть, у сынишки позже появилась близорукость. Жена, до того цветущая, здоровая, не знавшая врачей, получила болезнь печени, не все благополучно стало и с анализом крови. Можно ли подозревать воздействие радиоактивности? Не знаю. Явных признаков лучевой болезни ни у моей семьи, ни в других семьях ни разу не отмечалось за все три года, пока я служил там. Возможно, повлияли климатические условия, отсутствие овощей, фруктов, молока.
