Кейт Роббинс - Черчиль
Политик вскакивает в Кабинет с непредсказуемыми последствиями. Черчилль достиг внутреннего круга власти в Британии в молодые годы и с большой скоростью. Его новые коллеги, такие люди, как Грей, министр иностранных дел, или Ллойд Джордж, министр финансов, или Асквит, сам премьер-министр, заседали в парламенте гораздо дольше, чем Черчилль, и ничуть не сомневались, что они являются его начальниками. С другой стороны, хотя сам Асквит стал министром внутренних дел в начале 90-х годов XIX века, доминирование консерваторов в следующие 10 лет неизбежно означало, что эта лидирующая группа министров и другие его коллеги имели ненамного больше представлений о том, на что похожа служба в Кабинете, чем сам Черчилль. Не в характере Черчилля была застенчивость, но в этих обстоятельствах он даже не пробовал повременить с обращениями к зрелой мудрости своих старших коллег. Можно было подумать, что время от времени он страшился, что тоже умрет, едва вступив в зрелость. Это предчувствие могло отчасти объяснить неутомимую энергию, которую постоянные секретари, вероятно, находили столь тревожащей.
Министерство торговли не казалось самым подходящим постом, который мог занять Черчилль. Никто не мог бы обвинить его в наличии коммерческих способностей. Тем не менее, к большому испугу социалистов-интеллектуалов, таких как Сидни и Беатрис Уэбб, британское правительство не считало, что министрам надо проходить специальную личную проверку на предмет того, какой вклад они будут вносить в работу своих министерств. Удачный министр из Кабинета должен быть кем-то вроде того, о ком его постоянный секретарь делает критические заметки. Не многие полагали, что Уинстон пожелает окончить свои дни в Министерстве торговли. В самом деле, амбиции этого молодого «Наполеона» были столь бесстыдными, что могли быть претворены в жизнь. Его желание попасть в передние ряды Кабинета было столь очевидным, что премьер-министру оставалось только предположить, что беспокоиться надо о более скрытных личностях. В любом случае, даже оппоненты соглашались с тем, что Кабинет Асквита укомплектован способными людьми, каждый из которых стремился оставить свой след. Было бы очень странно, пожелай они с любой степенью срочности освободить путь своему младшему коллеге.
Поэтому очевидной задачей было эффективно управлять своим министерством, но само по себе это не могло быть достаточным. Он должен был найти такую политику и такие проблемы, которые заставили бы его старших коллег отметить его усилия. Однако его прогресс мог столкнуться с препятствиями, если они окажутся нетерпимыми к его требованиям и раздражены его усилиями. Такая двойная стратегия могла самоочевидно показаться наилучшим курсом, если взглянуть на это с высоты прошедших лет, но можно поинтересоваться, оценивал ли Черчилль свою позицию в подобной расчетливой манере. Общее предположение было, что действовал он интуитивно и импульсивно. Однако, новое развитие событий могло, по обстоятельствам, изменить его поведение; в том же году, в котором он стал членом Кабинета министров, он женился на Клементине Хозье, привлекательной девушке десятью годами моложе его самого, которая, в чем-то, к удивлению Черчилля, казалось, обладала «большими интеллектуальными качествами» и немалым запасом «здравого смысла». Это должен был быть продолжительный брак, но она вряд ли могла представить себе, что жизненный уклад Черчилля и его приоритеты не изменятся в какой-либо значительной степени. Он не видел причины извиняться за разговор о политике с Ллойд Джорджем в ризнице Св. Маргариты в Вестминстере, сразу после церемонии венчания. Помимо всего прочего, был летний перерыв в работе, и надо было многое наверстать.
Члены Кабинета министров были приглашены на церемонию, и, в общем, событие вызвало большой интерес. То, что министр Кабинета женится в первый раз, было необычным, и Черчилль, вероятно, был первым, приехавшим на заседание в электрическом экипаже. Тем не менее, многие из его коллег находились в самых отдаленных точках земного шара, таких как Шотландия, и предпочли не возвращаться. Как бы то ни было, являлось очевидным то, что личное отношение к Черчиллю было хорошим, даже после нескольких месяцев совместного правления. Эти личные отношения были важными оттого, что Черчилль до сих пор представлял какую-то странность среди своих коллег. Он не был юристом, не был выпускником университета, а был всего лишь отставным солдатом.
Нетрудно увидеть, почему именно с Ллойд Джорджем он собирался заключить свой прочнейший изначальный союз. На первый взгляд, из-за того, что контраст в их социальных корнях был гораздо глубже, чем между двумя любыми другими пленами Кабинета министров, можно было ожидать, что их близости будет трудно добиться. Тем не менее, оба они достигли своего высокого положения не обычными путями и каждый распознавал в другом определенное безразличие к кодексам и обычаям, все еще господствовавшим в солидных средних классах Англии, к которым они оба не принадлежали. Оба обладали необходимой заинтересованностью в обретении денег (или вещей), без которых их погоня за властью была бы невозможной. Черчилль без затруднений принял великодушное предложение еврейского банкира, сэра Эрнста Касселя, обставить гостиную в его новом доме и наслаждался праздниками, которые устраивал для него барон де Форест. Он оставил себя открытым для подозрений, что даже самый благородный друг не станет действовать без некоторого ожидания будущей славы. Через несколько лет поведение Ллойд Джорджа в скандальном деле Маркони привело на край пропасти его собственную карьеру и судьбу либерального правительства. Черчилль никогда не мог заставить себя разделить энтузиазм Ллойд Джорджа в отношении к гольфу или периодическое пристрастие министра финансов к простому куску баранины, но они каждый день выкуривали вместе не одну сигару, пока размышляли, как лучше решать «социальные проблемы».
В марте 1908 года в либеральном еженедельнике «Нэйшн» Черчилль назвал социальную реформу «нехо-женым полем в политике». Либеральная партия добилась свободы личности, но тем острее становилось осознание того, что до тех пор, пока не будет существовать мера социальной и политической независимости, политическая свобода будет неполной.
Он начал говорить об «организации» промышленности, и «научном» решении проблем бедных и безработных. Это был язык, напоминающий речи Уэбб (с которой он встретился) и тех либеральных писателей, которые полагали, что они набрасывают связный в философском отношении образ «нового либерализма». Тем не менее Черчилль не испытывал интереса к абстрактным рассуждениям о природе государства. Он придерживался того, что ему представлялось взглядом с позиции «здравого смысла». Интервенция сама по себе не была «правильной» или «неправильной» — все зависело от конкретных обстоятельств. С мудростью, которая отнюдь не была неуместной, он подозревал, что «истина» лежит где-то посередине между «индивидуализмом» и «коллективизмом». Наряду с Ллойд Джорджем, он обладал способностью чувствовать, какого рода политические рассуждения соответствуют требованиям момента, и проявлял заинтересованность скорее в хлестких фразах, вставляемых в публичные выступления, чем в длинных описаниях в академической дискуссии[24].
