Александр Каревин - Исторические шахматы Украины
Стоит ли удивляться, что русскоязычное творчество Евгения Павловича замалчивается в современной Украине?
«Украинский писатель был русским патриотом», – сокрушались по поводу Гребенки украинские «национально сознательные» деятели в 1912 году, когда в России отмечался столетний юбилей со дня его рождения. Они никак не хотели понять, что быть русским патриотом означает в то же время – быть патриотом украинским. Не хотят понять этого и до сих пор. А напрасно…
Украинский «соловей». Тарас Шевченко: оборотная сторона медали
…полупьяная муза Шевченка. Я знаю, что эти слова произведут на моих читателей неблагоприятное для автора впечатление, и спешу заявить, что для историка слово правды должно быть дороже благосклонности читателей… Как необходимы были в свое время похвалы, так необходимо теперь показать медаль с оборотной стороны.
Пантелеймон КулишРазве это не Шевченко – этот, возможно, неплохой поэт и, на удивление, малокультурный и безвольный человек, разве это не он научил нас ругать пана, как говорится, за глаза, и пить с ним водку, и холуйствовать перед ним? Именно этот иконописный «батько Тарас» и задержал культурное развитие нашей нации.
Мыкола ХвылевыйДавно замечено, что возвеличивание недостойных напоминает сооружение памятников из снега. Каким бы огромным ни был слеплен снежный истукан, он тает и рушится под воздействием весенних лучей солнца. Точно так же воздвигнутый на лжи культ какого-либо деятеля неизбежно гибнет в лучах Правды. Все это, повторюсь, известно давно. Что, однако, не мешает появлению очередных культов. Таких, например, как культ Тараса Шевченко.
В пантеоне идолов современной Украины «батько Тарас» занимает нынче такое же место, какое в пантеоне идолов советских занимал Владимир Ленин. Призывы «жить по Тарасу», сверять с ним каждый свой шаг (как раньше с Ильичом). Торжественные, с участием первых лиц государства мероприятия, посвященные очередной годовщине со дня рождения «великого Кобзаря». Паломничества на Тарасову гору (похожие на былые очереди в Мавзолей). Портреты Шевченко в кабинетах больших и малых начальников (точь-в-точь на тех же местах, где раньше висели портреты «вождя мирового пролетариата»). Все это характерные приметы украинской действительности.
Судьба культа Ленина известна. Он рухнул, как только правда о «великом вожде и учителе» вышла наружу. Ждет ли та же участь культ «великого Кобзаря»? Вряд ли в этом следует сомневаться.
В свое время близкий друг Тараса Григорьевича, выдающийся русский ученый Михаил Александрович Максимович, считал ненужным даже составление его жизнеописания. Максимович указывал, что в жизни Шевченко было «столько грязного и безнравственного, что изображение этой стороны затмит все хорошее». К замечанию Михаила Александровича не прислушались. А напрасно. С ним трудно не согласиться. Достаточно только взглянуть на факты.
Слово и дело
Кто-то из древних философов, кажется Сенека, проповедуя на словах щедрость, доброту, порядочность, в жизни являлся невероятным скрягой, доносчиком и развратником.
Когда же недоумевающие ученики мудреца обратились к нему с упреками, он не моргнув глазом ответил: «Я же учу, как надо жить, а не как живу сам».
Судя по всему, Шевченко пребывал в духовном родстве с античным мыслителем. Во всяком случае, расхождение слова и дела было присуще ему в неменьшей степени. Так, гневные антикрепостнические тирады в своих произведениях поэт сочетал с весьма приятным времяпровождением в помещичьем обществе, развлекая крепостников пением, стихами и анекдотами.
«Праздничная обстановка помещичьих домов не могла ослепить человека, подобного Тарасу, который по собственному опыту знал, какова должна быть закулисная жизнь этих гостеприимных хозяев и чего стоило богатое угощение сотен гостей их крепостным людям», – отмечал один из первых биографов Кобзаря Михаил Чалый и удивлялся, «как в душе Шевченко могли в одно и то же время ужиться высокие идеалы поэзии с пошлостью окружавшей его среды?».
Между тем удивляться придется значительно меньше, если допустить, что Тарас Григорьевич вовсе не был тем, кем хотел казаться, и многое, описываемое им будто бы с болью в сердце, на самом деле не трогало поэта. Как бы ни возмущался он на словах панскими гнусностями, сколько бы ни называл помещичьи балы на фоне бедности крепостных «нечеловеческим весельем», ничто не мешало ему принимать в этом веселье участие, вновь и вновь ездить в гости к обличаемым им рабовладельцам, оказывать и принимать от них самому любезные знаки внимания – в общем, от души радоваться жизни и даже называть кое-кого из крепостников, об «оборванных крестьянах» которых печалился в творчестве, «друже мій єдиний» («друг мой единственный»).
Правда, иногда, под настроение, Шевченко высказывал недовольство крепостническим произволом (дотошные исследователи выявили два или три таких случая), но гораздо чаще предпочитал закрывать глаза на действительность и не портить ради крестьян отношений с приятелями-рабовладельцами. Впрочем, дело было не только в нежелании осложнять себе жизнь. Сочувствие к бедным и угнетенным не было свойственно Тарасу Григорьевичу с детства.
Ему довелось обучаться в школе у дьячка Богорского, где каждую субботу перед роспуском по домам учеников секли розгами (просто так, «для науки»). Ведал телесными наказаниями самый старший из школяров, так называемый «консул». Естественно, процедура битья не доставляла ученикам удовольствия, но, когда в «консулы» вышел Шевченко, для многих из них настала настоящая каторга. Тарас неумолимо требовал от одноклассников подношений. Приносивших ему из дому достаточное количество гостинцев он почти не трогал. Тех же, кто по бедности принести ничего не мог или приносил мало, сек нещадно, стараясь во время экзекуции причинить им как можно более сильную боль. Думается, выяснить подлинную сущность Кобзаря эти порки помогают больше, чем его стихотворное «сострадание» беднякам, тем более что уже в зрелом возрасте он вспоминал о своем «консульстве» без тени раскаяния, всего лишь как о забавном эпизоде из прошлого.
Не меньше характеризует Тараса Григорьевича и история с неудачной попыткой выкупа им из крепостной неволи своих братьев и сестер. Тему освобождения родственников поэта современные шевченковеды сознательно ограничивают временными рамками 1859–1860 годов, когда вернувшийся с военной службы Шевченко взывал к сочувствию петербургского общества, демонстрируя свои переживания по поводу рабского положения родни, и с помощью видных представителей столичного бомонда добился-таки для них свободы. Событие это могло, однако, случиться лет на пятнадцать раньше.
