Моисей Дорман - И было утро, и был вечер
Упрямство хозяина меня уже раздражает. Ему же хочется покоя. Он, видимо, почувствовал во мне слабину и понял, что можно торговаться: а вдруг удастся отбиться от непрошеных и крайне нежелательных гостей? Но и я не намерен отступать. Дом хороший, на хорошем месте. К тому же меня подгоняют усталость и досада за непредвиденную задержку.
Во двор, свалив калитку и штакетник, примяв кусты смородины, въезжает наш "додж" с пушкой. На переднем сидении, рядом с водителем Ковтуном, развалился Батурин. За пушкой тянутся солдаты. Я кричу им:
- Осторожней заезжай! Зачем ломать? Что за люди! Батурин игнорирует мое замечание.
- Прибыли. Все в порядке, комбат. А чего дом не открыли?
С Батуриным у меня напряженные отношения. Временами бывает трудно. Он упрям и жесток. С Пирьей же все легко и понятно. На людях я называю его "младший лейтенант, вы", а наедине - "Володя, ты". В пререкания со мной он никогда не вступает и свою линию, как Батурин, не гнет.
- Володя, - говорю я ему, - посмотри, чтобы машину и пушку поставили вон там, поближе к амбару, и чтобы деревья не ломали.
Он привычно отвечает: "Есть!" и уходит.
Батурин уверенным неторопливым шагом вразвалочку поднимается на
крыльцо. Он снисходительно и, кажется мне, с чувством превосходства улыбается:
- Чего, комбат, вы с ними долго разговариваете? Чего дом не открыли? Эти паны - все гады. В Польше тот пан, у кого хайло больше! Давить их надо, а не агитировать за Советскую власть. Зря время теряем!
Не успеваю я ответить, как он срывает с плеча карабин, с размаху бьет прикладом в дверь и прямо-таки no-звериному рычит:
- А ну, открывай, сука! Быстро! Счас дверь в щепки разнесу!
- Прекрати, Батурин! Нельзя так!
Однако эффект оказывается мгновенным: дверь со стуком открылась. Батурин хохочет и победно смотрит на меня:
- Вот, так. Верно? С поляками надо построже. Они нас не любят, и мы их должны...
Хозяин и стоящая за его спиной черноволосая женщина испуганы, о чем-то перешептываются. Мне неловко, а они суетятся и заискивают:
- Прошэ, панове. Прошэ, - это относится к нам и возвратившемуся Пирье. Вслед за хозяевами мы входим в дом.
% % %
Последние три ночи спать мне почти не пришлось, да и другие, конечно, измотались. Все же солдатам удается, прислонившись к пушке или друг к другу, урвать чуть-чуть сна, пока командиры суетятся: при свете спички или подфарника сверяют карту с местностью, выясняют, где "передок", где пехота, где нужный батальон, где противник, куда ставить пушки, где укрыть тягачи. Командирам не до сна...
Усталость очень дает себя знать. Туман в голове, заторможенность.
- Какой день сегодня, Володя? - спрашиваю я механически.
А он спит на ходу, чешет затылок, тоже сбился со счета. Тут меня удивляет хозяин:
- Дзисяй пьонтэк, прошэ пана, пятница сегодня, - отвечает он с готовностью.
Оказывается, он понимает "по-росийску", а ведь сначала вида "панам" не
подавал.
Выгляжу я совсем не "по-пански", более того, - отвратительно. Когда-то белый полушубок вывалян в грязи, а его правый рукав - в рыжих пятнах крови: вчера помогал перевязывать раненого солдата. К моим кирзовым сапогам с неприлично широкими голенищами присох толстый слой земли и глины. Наконец, шапка - она тоже выглядит убого: сильно помята и неумело зашита. Ко всему, я давно не мыт
и не брит. Одним словом, не ухожен с головы до пят. Так какой же из меня пан?
Три дня тому назад мы потеряли предпоследнюю пушку: мина разорвалась рядом с огневой - пробило накатник и разметало расчет: всех ранило, тяжело.
А вчера все сложилось удачно: позиция оказалась удобной, хорошо прикрытой, с прекрасным обзором. Мы весь день с небольшими перерывами вели прицельный огонь, мешая немцам организовать эффективную контратаку. Снарядов хватало, солдаты Батурина работали быстро и точно, особенно наводчик. Так что командир стрелкового батальона, которому мы были приданы, остался доволен: "Ну, пушкари, спасибо вам. Здорово вы меня сегодня выручили!" Повезло нам вчера: потери были минимальны - ранило только одного солдата-подносчика снарядов.
Вечером, когда задул холодный ветер, мы мечтали лишь об одном: развести костер и обсушиться. Ни о чем другом.
Постепенно не то что привыкаешь, - смиряешься с трудностями фронтового быта, даже с тем, что раньше представлялось невыносимым. Оказывается, можно притерпеться к грязи, холоду, вони, вшам, крови...
К счастью, кое в чем нам натура помогает. Она милостива: простуды, гриппы, язвы, инфаркты нас, в общем, не задевают. Но всего важнее другое: мудрая природа защищает нашу психику. Оказывается, утомление - великое благо. Наступают минуты, когда нас, оглушенных и ослепленных боем, потрясенных ощущением и видом смерти, охватывает полная апатия, равнодушие ко всему, происходящему вокруг. Тогда думаешь: скорее бы. Днем раньше, днем позже - все равно. Быстрее бы обо всем забыть. Тогда спасительная усталость притупляет чувства, загрубляет нервы - страх отступает, и ты можешь преодолеть ужас смерти и трусость, то есть сохранить достоинство.
Это очень важно, потому что трусов презирают, бесстрашными же восхищаются, а это - справедливая награда за преодоление страха, другими словами, - за смелость. Так сберегается честь, которая, как известно, дороже жизни.
Еще важно самовнушение. Я внушаю себе: "На тебя смотрят солдаты. Держись достойно. Не позорься!" Мысленное повторение этой формулы тоже помогает сохранить честь и достоинство.
От психических потрясений и перегрузок, бывает, и рассудка лишаются.
В сентябре в Карпатах к нам из пехоты попал солдат Бураков Он прилежно выполнял свои новые обязанности в орудийном расчете и казался человеком спокойным, даже чрезмерно молчаливым. Все бы хорошо, но по ночам он
будил и пугал нас дикими криками, какими-то предсмертными воплями.
Выяснилось, что однажды ночью Буракова и трех его уснувших товарищей,
находившихся в боевом охранении, захватили врасплох немецкие разведчики.
Бураков успел притаиться под кустом, накрывшись плащ-палаткой. Немцы в спешке этого не заметили, и он лежал, умирая от страха, видя, как немцы долго душили и резали двух его товарищей. То ли ножи были тупые, то ли солдаты сильно упирались... Было жутко. Третьему - сержанту - немцы забили рот кляпом и уволокли. Оставшиеся какое-то время еще хрипели и дергались... Придя в себя, Бураков побежал в роту. Состояние его было таково, что немедленно отправили в санбат. Там его подлечили уколами, таблетками и возвратили на передовую, но не в свой стрелковый полк, а к нам, в ОИПТД. Бураков стал панически бояться темноты, ему снились страшные сны. Со временем ночные припадки и крики участились, внушая ужас окружающим и мешая людям спать. Тогда его снова увезли в санбат, и к нам он больше не вернулся. Стало известно, что Буракова отправили в тыловой "дурдом". Было ему в ту пору неполных двадцать лет...
