Вадим Прокофьев - Степан Халтурин
Мало-помалу кружковцы привыкли к тому, что речью Халтурина завершаются прения. Вначале, когда еще Степан только знакомился с членами рабочих кружков на Балтийском заводе, Василеостровском патронном, Семянниковском, товарищи, впервые слушавшие Степана, удивлялись — ведь и среди них были люди, знавшие не менее, чем Халтурин, некоторые и за границей побывали, а вот, поди же, никто не может так хорошо уловить общее настроение, так отчетливо сформулировать практические задачи. И дело было не только в исключительности Халтурина, хотя, познакомившись с ним, землевольцы Кравчинский, Попов, Натансон считали Степана личностью выдающейся. Тайна огромного влияния, которое Халтурин вскоре приобрел в рабочей среде, заключалась в том неутомимом внимании, которое проявлял он ко всякому делу. Если предстояла сходка, то задолго до нее Халтурин не ленился обойти участников, где бы они и как бы далеко ни жили, переговорить со всеми, настроения выяснить, потом самому все обдумать. В результате Степан всегда оказывался лучше всех подготовленным, выражая не только свое личное мнение, но и общие настроения. Халтурин был человек скромный и даже застенчивый, но уже к лету 1876 года его влияние в рабочей среде стало исключительным. Связанные с рабочими землевольцы стали в шутку называть Степана «диктатором».
Как-то само собой получилось, что молодой, девятнадцатилетний рабочий был признан старшими товарищами руководителем. Те же, кто вступал в рабочие кружки заново, знакомясь с Халтуриным, и не предполагали, что Степан сам недавно был в положении «ученика».
Перед Халтуриным раскрылась вся сеть рабочих кружков, существовавших в столице. Их было несколько в различных районах города и на отдельных заводах. Все эти кружки связывались друг с другом посредством центрального кружка, в который входили рабочие, ведущие пропагандистскую деятельность с 1872–1874 годов, люди с революционным опытом и закалкой.
Обычно центральный кружок собирался по воскресеньям на квартире рабочего Балтийского завода Антона Карпова, проживавшего на 15-й линии Васильевского острова в доме № 20. В конце мая 1876 года на одном из таких собраний была основана библиотека, подобная той, которую раньше создали Смирнов и Низовкин, но пока еще только для членов центрального кружка. Решено было собирать с рабочих по рублю в месяц на покупку книг. Кассирами библиотеки избрали того же Дмитрия Смирнова и только что выпущенного из тюрьмы без права выезда из Петербурга Семена Волкова.
Семен Волков до своего ареста работал слесарем в инструментальной мастерской Василеостровского патронного завода и называл своих приятелей по заводскому кружку «наша аристократия». Аристократы» с патронного, такие, как Алексей Петерсон, Дмитрий Чуркин, Савельев, Карл Иванайнен, Антон Городничий, Игнатий Бачин, были люди начитанные и в революционном движении уже не новички. Их хорошо знали чайковцы, через них поддерживалась связь с «Землей и волей». На квартире Волкова иногда ночевал Кравчинский. Нелегальный с 1873 года Сергей Михайлович после участия в Герцеговинском восстании и волнениях в Италии не мог, конечно, рассчитывать на снисхождение русских властей. Приходилось чуть ли не каждый день менять места ночевок, но Кравчинский не унывал. Когда Халтурин сошелся с ним поближе, Сергей Михайлович с большим юмором рассказывал Степану свои приключения:
— Вы, Степан Николаевич, меня за неосторожность корите, оно, может, и правильно, да не вы первый. Еще в семьдесят третьем году князюшка Кропоткин прозвал меня младенцем за то, что я о своей безопасности думаю мало. А когда о ней думать? Иногда мне кажется, что чем больше о спасении собственной шкуры печешься, тем скорее в лапы полиции угодишь. Помню, такой случай. Я на сходку опаздывал, а идти далеко было, если темными переулками пробираться. Свернул на Литейный, а там народищу на тротуарах — не протолкнешься. Выскочил я тогда на середину улицы и марш-марш галопом. Смотрю, на меня озираться стали, даже останавливаются. Что, думаю, удивительного в том, что человек опаздывает, а потому бежит. Вдруг слышу: «Гляньте, вор, ей-богу, вор, только под мужика наряжен». Мать честная, ну, решаю, влип Сергей Михайлович, ведь забыл о том, что на мне полушубок, валенки да шапка-ушанка. Вот тут я припустил, уж не помню, как до дому добрался…
Халтурин смеялся, но продолжал дружески журить Кравчинского. И не случайно заговорили они о безопасности тех, кто занимался революционной деятельностью. Летом 1876 года участились аресты, коснулись они и некоторых членов центрального кружка. Так, полиция арестовала Луку Ивановича Абраменкова за распространение нелегальной литературы. Дмитрий Смирнов заметил, что за ним усилена слежка. Сначала Халтурин никак не мог понять, каким образом полиция пронюхала о собраниях на квартире Карпова, но потом, сопоставив факты, пришел к выводу, что полицию навели на след кружка землевольцы, ведущие занятия с рабочими.
Подготавливая «большой процесс» над народниками, правительство выпустило некоторых из них на поруки, без права выезда. Этим «либеральным жестом» царизм хотел привлечь на свою сторону симпатии общества, а заодно, установив слежку за очутившимися на свободе революционерами, выявить их связи, нащупать организацию, чтобы потом одним ударом расправиться с ней.
Вырвавшиеся из тюремных застенков народники вновь с головой окунулись в революционную работу. Некоторые перешли на нелегальное положение, жили по фальшивым паспортам в Петербурге или тайком покидали столицу, чтобы поселиться в деревне, ведя длительную, настойчивую пропаганду среди крестьян.
Центральный кружок рабочих, создавшийся без помощи и участия землевольцев, только использовал народников в качестве лекторов-беседчиков. Далеко не все землевольцы знали о существовании кружка. Здесь бывали «Очки», как прозвали рабочие Марка Натансона; «Дед», под этим прозвищем среди рабочих был известен Николай Николаевич Хазов, имевший действительно роскошную черную бороду; своим человеком был и Кравчинский, хотя Сергей Михайлович захаживал на собрания реже других.
Натансона уважали, но недолюбливали. Марк Андреевич все еще считал рабочих темными, невежественными людьми, которых нужно просвещать, и по-прежнему стремился соблазнить их поездкой на поселение в деревни, даже деньги на этот случай обещал. Натансон читал «Хитрую механику», «Пугачева», а рабочие подсмеивались над ним и с нетерпением ожидали Деда.
Хазов же действительно пользовался любовью этих передовых пролетариев столицы. Он всегда рассказывал что-то новое, обычно черпая материал из иностранной прессы, обобщая опыт пролетарского движения на западе. Николай Николаевич подчеркивал, что только открытая борьба пролетариата Англии и Франции позволила им добиться улучшения своего благосостояния, уменьшения рабочего дня и т. д. Иногда Натансон и Хазов приходили вместе, и один, слушая другого, не выдерживал, начинал возражать, завязывалась дискуссия, в которую втягивались и рабочие. Эти дискуссии лишний раз показывали Халтурину и другим кружковцам, что им не по пути с бунтарями-землевольцами. Но, с другой стороны, Халтурин и его товарищи чувствовали себя еще недостаточно сильными, сплоченными, чтобы вырваться из объятий народников, выйти на самостоятельную дорогу пролетарской классовой борьбы.
