Всеволод Иванов - Сборник рассказов «Дикие люди»
— Сколько в банке? — спросил Галкин.
— Пятьдесят рублей, — неистово ответил Шавлиев.
— По банку!.. Кольца берешь?
— Беру!
— По банку! — Он кинул две карты. — Очко!..
Галкин увидал Филиппа.
— Ты счастливый! Мне везет, Филя. От тебя везет! Держу банк!..
Он кинул пять червонцев на стол.
— По банку! — крикнул Шавлиев — и проиграл.
Толпа захохотала. Но Шавлиев почему-то в этом хохоте увидал только Филиппа. Шавлиев погрозил ему кулаком. Духанщик вспотел: грудь его высоко поднималась. Галкин смотрел на него с пренебрежением. "Шулер", — решил Филипп, так как ему понятно было презрение Галкина. Духанщик уже был в таком состоянии, что самая счастливая карта не спасла бы его. Галкин, со свойственной ему высокопарностью, думал, наверное, что Шавлиев похож теперь на коня, взбесившегося и мчащегося к обрыву над морем. Море шумит, предупреждая коня о гибели, а он, покрытый пеной, с кровавыми глазами, несется… а всадник (сердце человека) в седле уже умер… Вышла Аленушка и, сонно и устало взглянув на духанщика, ушла спать. Филипп перехватил еще ее взгляд, устремленный на Галкина, — покорность проскользнула в этом взгляде, и Галкин так и понял-он даже подскочил от удовольствия, подмигнул Филиппу: дескать, мы понимаем с тобой, как надо держать баб и какими надо быть, и в какое время надо быть героями! Ветер усилился. Небо потемнело. Сбиралась гроза.
— Не боишься ответственной игры? — крикнул Галкин.
— Мне бояться? — ответил духанщик.
— Ну, будем крыть.
— Будем!
Толпа расступилась. В духан вошел пьяный милиционер Франц. Мундир на нем был расстегнут, он был без фуражки. Игроки подвинулись, очищая ему место. Франц, растроганный вежливостью, сказал Заалу: "Отдай кинжал, иначе мазать не буду". Духанщик передал ему кинжал. Милиционер вынул три новых серебряных полтинника. Франц кинул полтинники на кон и сел на кинжал. Кобуру револьвера расстегнул для внушения порядка — и игра продолжа-лась. Крики и хохот играющих увеличились. Кто-то принес фонарь с бледным и тощим светом. Фонарь напомнил Филиппу ночные работы над каналом и ласковое счастливое лицо Закревско-го. Тоска нестерпимо мучила Филиппа. Появилась водка, можно было пить; он купил полбутылки, но не мог выпить. И водка и возбужденные лица играющих — все это показалось вытянутым и туманным, как вытягивал ветер огонь в лампе; огонь этот чадил, и то, что казалось светом, было, в сущности, тьмой и чадом. Водка — это лекарство для людей, которые не могут свершить подвига, а подвиги в России — дело трудное и долгое… ведь разговор по пьяному делу — тоже подвиг, будь этот разговор искренним или даже хвастливым; трезвый ведь и не каждый хвастать может. Вот милиционер Франц! Чорт его знает, почему он остался в России? В милиции служит? Да ему и на родине нашлось бы место. Тоже смутные желания подвига, успеха, выйти с другими из пустыни — мучили его… Надо было б посмотреть его лицо, когда он шел по каналу: каменное, наверное, неподвижное, и слезы на глазах. Филиппу вспомнилась ячейка. Что ж, ребята там отличные, работают в меру сил и понимания, но работа их — не подвиг; она рассчитана на годы: она становится привычкой, законом, а помочь сейчас Филиппу в его тоске, в его муке… Все эти мысли, изложенные насколько возможно последовательно, скользили в голове Филиппа кусками: сначала подумает про Франца; потом про Галкина; мелькнет мысль об инженере, об ячейке; а в воздухе на кон скользят грязные карты, и в лампу наливают керосин!.. Тоска, тоска…
— Почем банк? — воскликнул пискливо Галкин.
— Сто двадцать рублей, — ответил духанщик.
— По банку!..
Франц играл больше для порядка. Он ставил полтинник, выигрывал; наливал стаканчик вина и ждал следующей карты. Один раз он поставил три рубля — проиграл. Он посмотрел в лицо Галкину и протяжно сказал: "Сильно люди не любят позора". Галкин незаметно оглянулся на дверь, за которой спала Аленушка. И еще — к банку подошел братец Иванушка, неожиданно вынул червонец, пухлая рука его протянулась через головы играющих: он выиграл. Поставил два — и еще выиграл. Он положил выигрыш в карман, зевнул и пошел спать. Выигрыши Галкина и особенно появление Иванушки раздражали находящихся в духане. Многие жалели Шавлиева, но остановить его никто не решался.
Духанщик заметил что-то в картах и крикнул:
— Неправильно!..
Галкин положил колоду:
— Это в чем же, милые, неправильно? Тут тебе не "малина"!.. Или "пера" хочешь?
Шавлиев замолчал. Струсил, так поняли все, и сочувствие тотчас же перекинулось на сторону Галкина. "Крой его!" — завопил кто-то громко, — и стало ясно, что теперь все поверили: Галкин — не шулер, Галкин счастливей, а люди любят счастливцев и желают их защитить.
Филипп внезапно раздвинул окружающих и положил свою теплую руку на мокрую руку Франца.
— Дай мне револьвер, — сказал протяжно Филипп.
Франц выпрямился и потянулся застегивать пуговицы.
Игра приостановилась.
— А зачем тебе казенное оружие? — спросил милиционер. — Если желаешь убить соперника, то убивай его ножом, я же казенного оружия тебе не дам.
— Дай мне револьвер!
Галкин протянул к Филиппу полную колоду:
— Сними.
Филипп сделал в воздухе шестерку руками — и снял.
Галкин подал колоду Францу.
— Ты мне веришь, Франц?
— Тебе?.. Тебе я верю, — глядя в колоду, решительным голосом ответил Франц Галкину.
— Так дай ему револьвер. Не будет он шмару бить. А зачем тебе, ципа, револьвер?
— Кочергу возьму, — ответил Филипп.
Галкин даже завизжал от удовольствия.
— Ну, вот, говорил я вам, он убивать не станет шмару! Я тебе сто рублей взаймы дам, Франц.
— Не надо мне ста рублей, Галкин, — мне отдать трудно.
— После отдашь. Я тебе дам сто рублей взаймы, а ты дай Фильке револьвер. Он завтра приедет к обеду сюда… на серой в яблоках!.. И Кочергу привезет!
Духанщик устало и злобно, вскричал:
— Сдавайте!.. Кому сдавать? Поговорили!..
Галкин вырвал назад колоду у Франца:
— И на кон тебя не допустим, ты — начальство, ты играть не смеешь. Не мешай парню бандита арестовать. Он — герой, ей-богу. Отдай ему, Франц, револьвер!
— Давай сто рублей, — сказал Франц, снимая кобуру.
— На тебе пока десять, а то ведь остальные тоже проиграешь.
Франц улыбнулся гордо и снисходительно.
— Конечно, проиграю, — и передал револьвер Филиппу.
Филипп был уже в дверях, когда Франц крикнул ему:
— А коли убьешь любовницу или любовника, я не буду возражать против твоего самосуда, гражданин.
Вызвались провожать Филиппа. Он, действительно, ушел по дороге в горы, но ему все-таки не поверили и побежали к землянке, в которой спала Софья. Старались говорить тихо, но Софья проснулась и вышла. Ей рассказали о словах Филиппа и о том, как он шел под дождем в горы (а действительно накрапывал дождь). И Софья начала браниться — по-мужски, так что пришед-шим стало противно, и они, поверив и посочувствовав Филиппу в его несчастьях, вернулись в духан. И как только они ушли, она (зная, что тот уже ждет за углом) крикнула раздраженно: "Петька!" И действительно, сейчас же вышел Петька. Она еще раз назвала Филиппа хвастуном и сказала, что дураков она любить не может и не умеет. Петька торопливо подтвердил правиль-ность ее мыслей и схватил ее за груди. Она его оттолкнула и сказала, что Филипп трепло и жулик и встречаться с ним она больше не будет. И еще раз Петька схватил ее за груди, и тогда она не оттолкнула его. И так как итти в кустарники было далеко, да и дождь накрапывал, Петька уговорил лечь подле дверей, прямо на землю, и Софья легла. И так они лежали долго, и Софья думала, что любовь Петьки немногим отличается от любви Филиппа: так же он дышит, так же бормочет ненужные слова, а все-таки она, чего-то жалея, плакала. Но слез ее Петька не заметил, да ей не хотелось, чтоб он замечал их. Петьке ее лицо казалось горячим и содрогающимся от нежности. Он был сильно доволен, потому что уже восемь месяцев не лежал с женщиной, и еще потому, что завтра многие будут ему завидовать.
