Борис Грибанов - Женщины, которые любили Есенина
Шершеневич впоследствии писал о том, как родилась «Декларация»: «Это было сделано не так просто. Мы долго думали, еще больше спорили, и накануне опубликования нашего первого манифеста имажинизма двое из нас отказались подписать его, и был момент, когда манифест был уже в типографии, в наборе, а нас спрашивали, можно ли печатать наши имена… Мы долго не могли договориться до всего, что нас потом объединило».
В результате в январе 1919 года в воронежском журнале «Сирена» появилась «Декларация», которая уже в феврале была перепечатана в газете «Советская страна».
Главная мысль «Декларации» была сформулирована в следующих словах: «Образ, и только образ… Всякое содержание в художественном произведении так же глупо и бессмысленно, как наклейка вырезок из газет на картины». Под «Декларацией» стояли подписи поэтов Сергея Есенина, Рюрика Ивнева, Анатолия Мариенгофа, Вадима Шершеневича, художников Бориса Эрдмана и Георгия Якулова.
Новое литературное течение с первых же дней своего появления на свет божий заявило о себе шумно и дерзко. Уже в феврале имажинисты, несмотря на бумажный голод, создали свое издательство.
Тогда же они открыли на Тверской улице в доме № 17, напротив гостиницы «Люкс», позднее переименованной в «Центральную», литературное кафе «Стойло Пегаса». Они приспособили под свой штаб помещение артистического кафе «Бом», где до революции любили встречаться литераторы, артисты, художники. Оно принадлежало широко известному в те годы клоуну-эксцентрику Бому, в «миру» Станевскому, выступавшему в эстрадной паре «Бим—Бом». Это кафе в свое время подарила Бому его поклонница, богатая купчиха Сиротинина, и оно было оборудовано лучшей по тому времени кухонной техникой.
Сразу же после революции Станевский эмигрировал за границу, а кафе через какое-то время оказалось в руках имажинистов. Преимущество этого помещения, помимо выгодного местоположения в центре Москвы, заключалось в том, что его не надо было заново отделывать, приобретать мебель, кухонную утварь.
Имажинисты разукрасили «Стойло Пегаса» в соответствии со своими вкусами. Георгий Якулов нарисовал на вывеске скачущего Пегаса и название, буквы которого как бы летели вслед за легендарным конем. Он же с помощью своих учеников выкрасил стены в ультрамариновый цвет, а на них яркими желтыми красками написал портреты своих соратников-имажинистов и строчки из их стихов.
Между двух зеркал было намечено контурами лицо Есенина с копной золотых волос и две строчки:
Срежет мудрый садовник осень
Головы моей желтый лист.
Слева от зеркала были изображены нагие женщины с глазами на животе, а ниже красовались есенинские строки:
Посмотрите: у женщин третий
Вылупляется глаз из пупа.
А через год на стене над эстрадой крупными белыми буквами были выведены стихи Есенина:
Плюйся, ветер, охапками листьев, —
Я такой же, как ты, хулиган!
«Стойло Пегаса» стало родным детищем Есенина. И он вел себя как полновластный хозяин-единоличник, организовывал литературные диспуты, почти каждую ночь поэты читали здесь свои стихи. Зачастую Есенин и ночевать оставался в «Стойле Пегаса», если не отправлялся на ночлег к кому-нибудь из друзей — своей крыши над головой у него не было.
Другим постоянным прибежищем Есенина и его друзей имажинистов, да и всей московской пишущей братии и вообще художественной интеллигенции было «Кафе поэтов», именуемое среди его посетителей «Домино». Оно тоже располагалось на Тверской, но поближе к Охотному ряду, напротив Главного телеграфа.
Держал это кафе Союз поэтов, в просторечии СОПО. Здесь было два зальчика, один общий — для заходивших сюда с Тверской посетителей, в основном богатых нэпманов и их подруг, и в глубине второй — для членов Союза поэтов, которые могли получить здесь «дореволюционный» обед по дешевке. Внутреннее убранство «Кафе поэтов» отличалось, как и «Стойло Пегаса», экстравагантностью — причудливая роспись стен, фантастические рисунки, карикатуры. Стены были исписаны строчками из стихов Есенина, Мариенгофа, Шершеневича. У эстрады покачивались разноцветные фонарики.
Впечатление от «Кафе поэтов» сильно портила вывеска на карнизе между первым и вторым этажом, гласившая: «Больница для душевнобольных». Вывеска эта относилась к больнице, размещавшейся на втором этаже, но служила поводом для множества шуток и даже издевательств. Но поделать с этим хозяева кафе «Домино» ничего не могли.
Двери «Домино» были распахнуты до двух часов ночи, когда почти все подобные заведения в Москве уже закрывались. Это во многом усиливало его привлекательность.
Имажинисты прекрасно усвоили опыт раннего футуризма с желтой кофтой Маяковского и «Пощечиной общественному вкусу». Хороший добротный скандал служил прекрасной рекламой, подогревал в публике интерес к имажинистам, способствовал распродаже их произведений. (Есенин со товарищи открыли на Большой Никитской в здании консерватории книжную лавку. Владельцем лавки числился С. Есенин, патент был выдан на его имя. Есенин ходил за разрешением на открытие лавки к председателю Моссовета и разговаривал с ним с олонецким акцентом, заимствованным им у Клюева, и обращался к Л. Б. Каменеву на «ты», как принято в деревне.
Имажинисты довольно бойко торговали в лавке своими книгами с автографами.
Есенин понимал цену скандала. Поэт Полетаев вспоминал любопытный разговор с Есениным, в ходе которого Есенин утверждал, что реклама нужна поэту, как и всякой солидной торговой фирме, и что скандалить не так уж плохо, так как это привлекает внимание дуры-публики.
Другой пролетарский поэт, Кириллов, который не раз оказывался свидетелем есенинских скандалов, писал, что «они как-то не вязались с обликом милого и задушевного человека. Мне казалось, что они неспроста. Как-то летом, возвращаясь с Есениным из Дома печати, я заговорил с ним на эту тему. Есенин пристально поглядел на меня. Во взгляде его чувствовался скрытый смех и лукавство.
— Вот чудак! На одном таланте теперь далеко не уедешь. Скандал, особенно красивый скандал, помогает таланту».
О том, как к Есенину прилипла кличка «хулиган», вспоминал он сам. В черновике автобиографии 1925 года «О себе» Есенин писал: «В начале 1918 года я твердо почувствовал, что связь со старым миром порвана, и отстал от группы Блока, Белого, написал поэму «Инония», на которую много было резких нападок и из-за которой за мной утвердилась кличка хулигана».
Очень точно написал о хулиганских выходках Есенина его ближайший друг и соратник по цеху имажинистов Анатолий Мариенгоф. Он обвинял критиков в том, что именно они внушили Есенину мысль вести себя как хулиган в поэзии и в повседневной жизни. Мариенгоф утверждал, будто Есенин решил с холодной и ясной головой, что это его путь к славе, и начиная с 1919 года стал преподносить публике то, что она хотела. «Я не знаю, что чаще трансформировалось у Есенина: его жизнь переходила в стихи, или стихи в жизнь. Его маска стала его подлинным лицом, а лицо стало маской».
