Константин Борин - О чём шепчут колосья
Как-то Назаренко разоткровенничался со мной:
— Посеять посеяли, а убирать, говорят, будут другие.
Я не сразу догадался, кого он имел в виду: врагов колхоза, грозивших восстановить в станице прежние порядки, или новых переселенцев, которых мы ждали на смену трусливо сбежавшим с Кубани.
Сбежали единицы. Большинство же переселенцев прочно обосновались в Шкуринской. Постепенно исчезало деление на «своих» и «чужих».
После весеннего сева, когда выяснилось, что бригадир первой бригады не справляется с делом, Сапожников предложил на заседании правления поставить бригадиром Михаила Назаренко.
— Неподходящая кандидатура, — заявил самоотвод Назаренко, — в райисполкоме не утвердят.
— Если в Кущевке не утвердят — в Ростов, в крайком партии напишу. Там нас быстрее поймут. А Михаилу надо дать почувствовать, что у колхозников он пользуется доверием и имеет право руководить бригадой. Колхозу без таких, как он, не обойтись.
На том и порешили.
Все мы были равноправными членами одного колхоза.
После заседания Сапожников подошёл к вновь назначенному бригадиру и спросил:
— Ты про героя гражданской войны комбрига Кочубея слыхал?
— Как же, как же… — оживился Назаренко. — Мне— то не довелось его живым видеть, но люди постарше помнят Ивана Антоновича и почитают. Он ведь наш, кубанский Чалаев.
— Точно, но при всей своей славе, — продолжал Сапожников, — Кочубей не постеснялся снять кубанку и извиниться перед честными казаками. Не за себя, а вот за таких дуроломов, как тот, что приезжал к нам из Кущевки. — И Афанасий Максимович рассказал запомнившийся ему эпизод из времён гражданской войны.
Было это так. На сборный пункт военкомата съехалось несколько сот казаков непризывного возраста. Весь день они провели в ожидании, когда их пошлют на фронт. Многие просились в кочубеевскую бригаду.
Под вечер штабной командир объявил, что бригада Кочубея полностью укомплектована, и — приказал казакам разойтись по домам.
Казаки с обидой выслушали этот приказ. Их самолюбие было задето. Один пожилой казак вышел на середину двора и заявил:
«Мы хоть и казаки, но не рады, что родились казаками. Видим, нет нам доверия. Родная власть нас недругами считает, положиться на нас не хочет. А мы ей хотим честно пособить».
Видя, что слова не трогают штабиста, старый, седой как лунь казак снял с себя пояс, бекешу и бережно положил их на землю. По его примеру и другие стали сбрасывать с себя поддёвки, кожухи, бекеши. Образовалась целая горка верхней одежды.
«Если наши головы и руки вам не нужны, — говорили при этом казаки, — то пусть хоть наша одежда вам послужит, пусть согревает красных конников и помогает им врага громить».
Неожиданно для всех прискакал комбриг Кочубей. Казаки рассказали ему о своей обиде.
«За что нас лишили права защищать Родину? — спрашивали они. — Мы тоже хотим бороться за советскую власть».
Кочубей приказал немедленно разобрать одежду, всем одеться и стать в строй. Он заявил, что верит станичникам и извиняется перед ними за происшедшее недоразумение.
— А дальше что было? — спросил Назаренко.
— Дальше? Дальше Кочубей отдал приказ: «По коням!» И казаки ринулись в бой за новую Россию, за советскую власть. Придёт время, — заключил Сапожников, — и скоро оно придёт, когда перегибщики снимут перед тобой, Миша; шапку и извинятся. Потому что ты, как и Ушаков, как Туманов, как и все честные труженики, без советской власти, без колхоза России не представляешь.
Хорошо, душевно говорил Афанасий Максимович. Случай, рассказанный им, тронул Михаила.
— Когда, Афанасий Максимович, принимать бригаду? — спросил Назаренко и, получив ответ, повеселевший вышел из конторы.
СУХАЯ БЕДА
На земле, умытой весенними дождями, поднялись дружные всходы яровых, они быстро догоняли озимь.
Наша бригада шла впереди других и одержала первую победу в весеннем севе. Нам было присуждено переходящее районное красное знамя. Мы чувствовали себя именинниками.
Но на смену весенним радостям вскоре пришли горести. В конце мая нагрянула в степь сухая беда. Остановилась сильная жара. За день земля накалялась, как сковородка. Порыжели озимь и ярь, сник подсолнечник, забились в пожелтевшую траву перепела.
Одна кукуруза держалась стойко, черпала длинными корнями подпочвенную влагу. Но и ей пришлось туго; подул суховей и вся она покрылась плотной пылью.
Шальной ветер носился по полям, по улицам станицы, подымая столбы пыли, похожие на смерч, срывая крыши домов.
Днём в степи было темно, как ночью.
Видно, природа решила ещё раз испытать нашу верность кубанской земле.
— Откуда, Моисей Степанович, — спрашивали переселенцы, — этот проклятый степняк дует?
— От наших соседей, от Сала. Встарь один иностранный учёный Сальские степи латифундией дьявола назвал.
Правда, суховей вскоре утих, но жара ещё держалась. Не радовали и сводки. Каждый день метеорологическая служба сообщала: «Безоблачная погода. Осадков не ожидается».
Кое у кого из нас опустились руки. Нервничал, ругался директор МТС Матюхов. По вечерам Иван Борисович устраивал совещания.
Как-то на совещание, кроме механизаторов, были приглашены и бригадиры полеводческих бригад.
— Опять сообщают, осадков не будет, — начал Иван Борисович, стуча пальцем по толстому стеклу на письменном столе. — Дождя не будет. Предлагаю перестать смотреть на небо, надеяться на него нечего.
— А на кого же? — спросил Назаренко.
— На самих себя. В степи есть колодцы. Мимо нас течёт Ея. Надо брать воду и поливать посевы из вёдер и бочек. Ночью, утром и днём.
В зале наступило замешательство. Никто не ожидал, что директор МТС может всерьёз предложить поливку огромной площади кустарным способом. Да ещё днём! В жару! Мы с Назаренко переглянулись.
— Колхозное поле не грядка, — возразил Назаренко. — Мыслимо ли, Иван Борисович, тысячу гектаров с помощью бочек и пожарного крана оросить? Реку ложкой не вычерпать,
— Берите вёдрами, возите в бочках — в чём угодно. Ясно? — И, объявив совещание закрытым, директор попросил меня задержаться на несколько минут.
— От Назаренки, — начал Иван Борисович, — можно всего ожидать. Неустойчивый казак, консерватор с пелёнок. А ты, Костя, — коммунист, переселенец, передовик! Твоей бригаде знамя дали не для того, чтобы ты нос кверху задирал. В поливе ты отстал от других. Есть бригады — по тысяче бочек на посевы вылили, а ты всё раскачиваешься, выжидаешь, новое не хочешь поддержать.
Я ответил, что я сторонник нового, готов драться за новое, если это новое разумно, Назаренко прав, когда говорит, что колхозное поле не грядка и что полив из бочек не спасёт посевы. А днём, в жару, поливать поле и вовсе неразумно. Вред один.
