Элен Фисель - Микеланджело Буонарроти
Особенно шокирующим для зрителей того времени – а в действительности и для многих посетителей Академии во Флоренции и в наши дни – было то, что Микеланджело добавил густые волосы на лобок Давида. В греко-римском мире герои изображались без волос и со скрытыми гениталиями, как знак их достоинства и чистоты духа. Микеланджело же выделял промежность Давида, указывая на тот факт, что он наделял его обычными способностями. Возможно, это был ответ пуританскому господству террора Савонаролы <…> Но как бы там ни было, это определенно проявляет любовь Микеланджело к обнаженной мужской натуре. В действительности, вся статуя является хвалебной песнью красоте мужского тела»62.
Кстати сказать, по скульптуре «Давид» можно понять, каким образом работал Микеланджело. Орудия, которыми пользовались скульпторы в эпоху Возрождения для обтесывания и шлифовки мрамора, были предельно простыми: кувалда, позволявшая грубо обтесывать глыбу; долото, применявшееся для проработки деталей; резец, напоминавший металлический шпатель; скребок, с помощью которого осуществлялась шлифовка, и т. д.
Микеланджело придавал абсолютное значение рисунку, но, к сожалению, перед смертью он уничтожил все свои учебные наброски, так как считал их несовершенными. Сделанные в основном с живых моделей, рисунки Микеланджело редко относились к одному проекту. Их было множество.
Надин Сотель по этому поводу пишет:
«Соединяя большое количество набросков (если обойти вокруг статуи, как повторял он сам, можно насчитать сорок различных ракурсов), Микеланджело делал уменьшенный глиняный макет. Пропорции с макета он переносил на мраморную глыбу с помощью «финишера» – размеченного диска, устанавливавшегося, подобно шляпе, на голову макета. С поворотной линейки, нанесенной на этот диск, свисали тонкие нити, сделанные из свинца, с их помощью измерялись углы и расстояния. Второй «финишер», располагавшийся на вершине мраморной глыбы, позволял переносить размеры с макета на оригинал.
Потом Микеланджело брался за мрамор, отмечая очертания персонажа – ногу, колено, кулак, плечо и т. д. – при помощи металлических штырей, вбиваемых в глыбу. Наконец, он отмечал направления для распределения усилий – например, от левого колена к торсу, потом к животу и т. д. Он неоднократно писал, что «мрамор оживляет его резец, как если бы он оживлял тело, спрятанное в нем».63
– Микеланджело делает больше обломков за четверть часа, чем три каменотеса за целый час! – воскликнул как-то один из очевидцев его работы.
Скульптор трудился увлеченно, он с ходу соглашался на огромное количество заказов, без какой-либо предварительной оценки требующихся на это сил и времени. «Его всепоглощающая энергия, – рассказывает Асканио Кондиви, – практически полностью отделила его от человеческого общества»64.
Глава 9
«Настенная дуэль» с Леонардо да Винчи
Оскорбление конкурента
Как и Леонардо да Винчи, Микеланджело хотел быть одновременно и инженером, и рисовальщиком, и живописцем, и скульптором, и каменотесом. Он занимался всем сразу, и у него не оставалось времени ни на себя, ни на других. Это был какой-то замкнутый круг: Микеланджело страдал от страшного переутомления, которое воспринимал как наказание, и он от этого мучился еще больше.
То, что он не был хорош собой, – это еще мягко сказано. К своему внешнему виду Микеланджело относился подчеркнуто пренебрежительно, а вот пышные одежды Леонардо да Винчи он называл показухой.
Считается, что своей элегантностью и благородством поведения Леонардо хотел стереть воспоминания о том, что сам он был внебрачным сыном простого нотариуса из Винчи от его возлюбленной, крестьянки Катерины (есть другая версия: мать Леонардо якобы была не крестьянкой, а рабыней, которую в свое время привезли в Италию). А вот Микеланджело, наслышанный от отца о своем благородном происхождении, часто говорил удивленному Асканио Кондиви, что «искусством должны заниматься благородные люди, а не плебеи»65.
В любом случае, Леонардо да Винчи был единственным художником во Флоренции, подобным Микеланджело в своем одиночестве и в способности работать по двадцать четыре часа в сутки. Но Леонардо был ему совершенно чужим: не только по причине его частых посещений Чезаре Борджиа, но еще и потому, что автор «Моны Лизы» и создатель странных летающих машин сам слыл одиночкой до могза костей.
Надин Сотель характеризует Микеланджело так:
«Забота о том, чтобы всегда выполнять свои обязательства, в течение многих лет его жизни отравляла мысли художника, но он не мог от этого избавиться иначе, чем неистовой, похожей на самоистязание работой. Он ненавидел самого себя, и это постоянно ставило его в нестерпимые положения. Точно так же дело обстояло и в любви. Он считал себя недостойным и потому не был никем любим»66.
Микеланджело всегда излишне нагружал себя работой. Явный перебор принятых заказов подобен логике наркомана. Что это было? Вызов? Боязнь пустоты?
Это, кстати, неправда, что Микеланджело вечно нуждался в деньгах. Хотя он сам всячески поддерживал иллюзию своей бедности – к концу жизни он был богатейшим человеком. Однако, несмотря на это, он всегда жил скудно. Съедая наспех краюху хлеба и выпивая стакан вина, скульптор ворчал себе под нос, что, мол, приходится постоянно держать в руках кувалду, резец или перо.
– И как ему удается делать так, чтобы обе руки постоянно были заняты? – удивился как-то один из подмастерьев.
– Смотри, в левой руке он держит уголь для рисования. а теперь – в правой, – заметил другой.
Микеланджело был чрезвычайно горд тем, что он одинаково хорошо владел обеими руками, то есть был амбидекстром (как и Леонардо да Винчи, который даже умел писать задом наперед), что позволяло ему работать в два раза больше. Вечером он забывался тяжелым сном на три, максимум на четыре часа. Ложась, он не снимал одежды и обуви, следуя собственным медицинским принципам: тугая шнуровка сжимала вены на ногах и якобы способствовала улучшению кровообращения.
Днем у него случался «подъем крови», и ему приходилось разрезать башмаки. Когда он их снимал, кожа на ногах выглядела «как чешуя змеи». Потом он посылал мальчишку купить новую обувь и надевал ее, сжав зубы, – это было для него вроде колючей монашеской власяницы, постоянно напоминавшей о терпении и смирении.
Представление о чистоплотности у Микеланджело было ужасающим, что отмечал даже его отец – и это тот человек, который в свое время дал ему следующий удивительный гигиенический совет: «Прежде всего заботься о своей голове, не перегревайся и никогда не мойся: очищай себя, но никогда не мойся»67.
