Михаил Водопьянов - Путь летчика
Потом туман стал редеть. Сквозь него уже виднелись торосы. Впереди показался дым.
«Вот хорошо вышел, - думал я.-Значит за ночь льдину никуда не отнесло».
Ведь до сих пор летчикам приходилось менять курс каждые сутки, а иногда даже по два раза в день: льдина дрейфовала, передвигаясь то вправо, то влево.
Самолет быстро приближался к дыму. Но что это? Почему такой же дым справа?..
Продолжаю лететь, не сходя с курса. Приняв клубы дыма за костры, я приблизился к ним, но обнаружил, что это большие разводья. Лед потрескался, и из трещин обильно выделялся пар.
Час двадцать минут я упрямо летел вперед, не меняя курса, но так и не нашел лагеря. Его упорно скрывала туманная дымка. Решил вернуться обратно и подождать, пока разойдется туман.
К двенадцати часам дня туман рассеялся. Механики исправили самолеты Каманина и Молокова. Мы вылетели в лагерь звеном на трех одинаковых машинах.
Чтобы не плутать над ледяными полями, Каманин взял с собой штурмана Шелыганова. Но это оказалось излишним. Испарения прекратились, туман разошелся, и на белом ледяном фоне мы еще издалека увидели столб дыма от костра, разведенного в лагере.
Кренкель передавал последнюю радиограмму:
«Прилетели три самолета. Сели благополучно. Снимаем радио. Сейчас покидаем лагерь Шмидта».
Каманин взял на борт штурмана и одного челюскинца. Кроме того, в парашютные ящики, подвешенные под нижней плоскостью, он посадил восемь собак. Молоков взял двух челюскинцев и нагрузил парашютные ящики вещами. Я взял троих. Среди них находился молодой радист Сима Иванов; «Челюскин» должен был доставить его на остров Врангеля.
Один за другим стали подниматься самолеты.
Кренкель попросил меня сделать прощальный круг над лагерем. Я взглянул на товарищей. Они с грустью смотрели вниз. Кренкель морщился.
Через сорок пять минут прилетели в Ванкарем. Сколько было радости, - трудно передать.
Нас вышло встречать все население Ванкарема – человек двадцать – и шестьдесят челюскинцев.
Выпустили собак. Они бегают вокруг самолетов. Нашли хозяев, прыгают, ласкаются.
Из самолетов вышли челюскинцы. Прибывшие сюда ранее бросились к ним, стали целоваться…
Наш последний полет в лагерь особенно запомнился челюскинцам, находящимся в Ванкареме. Немало им пришлось пережить в эти несколько часов. Раньше Кренкель или Иванов сообщали по радио и о прилете самолетов и о благополучном их вылете. В последний раз было передано лишь о том, что самолеты прилетели в лагерь; о вылете же сообщить было некому. Ожидающие высчитывали: столько-то минут потребуется для снятия радио, столько-то на путь до аэродрома, час на полет. Судя по этим расчетам, на горизонте уже должны были показаться самолеты, но они все не появлялись.
Беспокойство стало овладевать людьми. Они влезли на крышу фактории и так сосредоточенно смотрели вдаль, что им казалось, будто на них летят целые эскадрильи. Но стоило дать отдохнуть глазам, как самолеты исчезали.
Наконец, на горизонте показалась маленькая точка. За ней вторая и третья. Челюскинцы так обрадовались, что стали прыгать прямо с крыши в глубокий снег, вскакивали и бежали на аэродром.
Нас стали качать. Думал закачают насмерть. Я сказал Кренкелю:
– Пощупай, это земля. Настоящая земля. Теперь тебя не будет носить ни на юг, ни на север… А у тебя слезы показались, когда я делал последний круг над лагерем. Жаль было расставаться, что ли?
– Нет, я плакал не потому, что расставался, а потому, что ты Иванова мне на ноги посадил…
Кренкель нагнулся, хотел пощупать землю через снег:
– Матушка ты моя!
А ему говорят:
– Это еще море. А земля в ста метрах.
– Как море! Я еще на море? Скорее побегу на землю, - шутил он.
…Мы научились дорожить погодой и теперь использовали ее, что называется, до конца. Не теряя времени, решили начать перевозку челюскинцев в Уэлен. Проверили все самолеты. Они оказались в полной исправности. Нехватало только «мелочи»-горючего. Вот когда нам пригодился бензин, захваченный мной с мыса Северного. Мы разделили его поровну с Молоковым. Все-таки две машины дойдут до Уэлена, перевезут восемь челюскинцев, а оттуда захватят бензин для остальных машин.
* * *
Тринадцатого апреля, ровно через два месяца после гибели парохода «Челюскин», был отдан рапорт партии и правительству о спасении всех челюскинцев. В ночь на четырнадцатое апреля мы слушали ответную радиограмму, полученную из Москвы:
«Ванкарем, Уэлен.
Ляпидевскому, Леваневскому, Молокову, Каманину, Слепневу, Водопьянову, Доронину
Восхищены Вашей героической работой по спасению челюскинцев. Гордимся Вашей победой над силами стихии. Рады, что Вы оправдали лучшие надежды страны и оказались достойными сынами нашей великой родины.
Входим с ходатайством в Центральный Исполнительный Комитет СССР:
1) об установлении высшей степени отличия, связанного в проявлением геройского подвига, - звания «Героя Советского Союза»,
2) о присвоении летчикам: Ляпидевскому, Лепаневскому, Молокову, Каманину, Слепневу, Водопьянову, Доронину, непосредственно участвовавшим в спасении челюскинцев, звания «Героев Советского Союза»,
3) о награждении орденом Ленина поименованных летчиков и обслуживающих их бортмехаников и о выдаче им единовременной денежной награды в размере годового жалования.
И. Сталин. В. Молотов. К, Ворошилов. В. Куйбышев. А. Жданов.»
Мы долго стояли молча. У каждого сердце наполнилось нескончаемой радостью. Мы не находили слов, чтобы выразить благодарность нашей партии и правительству.
* * *
Утром мы с Молоковым прилетели в Уэлен.
Только сели, началась пурга. Как хорошо, что лагерь челюскинцев уже ликвидирован!
Пурга задержала нас в Уэлене пять суток. На шестой день мы вернулись в Ванкарем с бензином. Тут уже начали летать все самолеты.
Большую роль в спасении челюскинцев сыграли жители Чукотского полуострова. Они помогли организовать авиабазу в Ванкареме, перебрасывали на собаках и оленях бензин, вывозили челюскинцев из Ванкарема в Уэлен.
Двадцать первого мая мы покинули берега Чукотки.
Во Владивостоке нас встречали сотни тысяч людей. Над пароходом летали самолеты, а с них на палубу сыпались цветы…
Через трое суток мы выехали специальным поездом в Москву.
От Владивостока до Москвы сто шестьдесят остановок. И всюду, где бы ни останавливался поезд, нас встречали с цветами, со знаменами, приветствовали и без конца просили, чтобы мы рассказали о лагере, о полетах. На одной станции, где поезд не остановился, а шел тихо, рядом с вагоном бежала старушка лет семидесяти. В руках она держала узелок и кричала:
