Вячеслав Козляков - Михаил Федорович
Займ у Строгановых носил характер чрезвычайного запроса, к которому прибегали в крайнем случае. Гораздо важнее было наладить приток обычных налогов, заставить менее богатых и известных жителей всего государства платить налоги в царскую казну в Москве. Перечень подобных сборов приводится в грамоте о посылке сборщика Ивана Федоровича Севастьянова в Углич 30 мая 1613 года. Ему было велено «нынешнего 121-го (7121-го от Сотворения мира, то есть 1613-го от Рождества Христова. — В.К.) году с посаду таможенные, и кабатцкие, и полавочные, и банные, и с посаду и с уезду оброчные и данные, и всякие денежные доходы на прошлые годы, чего не взято и на нынешний 121 год взять сполна и привезти к нам к Москве, на жалованье дворянам и детям боярским, и атаманам и казакам, и стрельцам и всяким ратным людям». Таким образом, из Углича изымались все собираемые доходы вместе с недоимками за прошлые годы. При сборе денежных доходов с городов власть обращалась к патриотическим чувствам жителей посадов, побуждая их проявить заботу о воинстве. В условиях борьбы с Заруцким и военной угрозы на северо-западных и западных рубежах государства действительно было крайне необходимо обеспечить дворян и детей боярских денежным жалованьем. Однако когда деньги начали поступать в казну, новый царский двор не забыл и о своих собственных интересах.
Новая власть сделала также попытку вернуть хотя бы часть имущества из распыленной московской казны. Но никакие распоряжения на этот счет не давали нужного результата. В голодной Москве в 1611–1612 годах получение имущества из казны на пропитание было обычным делом даже для жителей посада. В чрезвычайных условиях жизни в столице, оккупированной польским гарнизоном и осажденной земским ополчением, все-таки соблюдались некоторые правила ведения расходных книг Казенного приказа. В них записывались сведения о том, кто и сколько взял товара «в цену и не в цену». Все участники таких сделок с казной прекрасно понимали формальный характер этих записей и не без основания надеялись, что обстоятельства позволят списать полуприкрытое воровство. Очень скоро стало ясно, что новое правительство Михаила Федоровича ничего не могло поделать с этим. Известно, например, что после отыскания на Казенном дворе приходно-расходных книг, 16 июня 1613 года, к московским дворянам Дмитрию и Александру Чичериным, Сарычу Линеву и Василию Стрешневу был послан стрелец с наказной памятью о возвращении в казну взятых ими вещей. Приписка исполнителей весьма красноречива: «Стрелец принес память, сказал не допытался»[62].
Из более или менее исправных источников поступления дохода можно выделить только поступление печатных пошлин от жалованных грамот и разных дел. Да и то часто приходилось делать исключения и давать льготу разоренным и бедным людям, не имевшим возможности платить пошлины. Все, кто могли, на последние гроши ехали в столицу, чтобы получить грамоту на вотчину или поместье или подтвердить прежние пожалования. И буквально каждый пытался или воспользоваться своими заслугами в Смуту, или попросту дать взятку приказным, чтобы избежать налога. Характерно, например, что в число льготчиков сразу же попал крупнейший Троице-Сергиев монастырь, вероятно, стараниями его келаря Авраамия Палицына, одного из участников посольства к Михаилу Федоровичу в Кострому. 20 мая 1613 года (почти одновременно с запросом денег у Строгановых!) Троице-Сергиев монастырь был освобожден от уплаты подписных и печатных пошлин «для избавления нынешних настоящих многомятежных бед». Как видно, монастырские власти обратились к царю с просьбой о льготе в вознаграждение за оказанные услуги. Противостоять такой просьбе царь Михаил Федорович не мог, хотя невыгода ее для казны в тех условиях была очевидна и неминуемо отозвалась ухудшением общего положения и невозможностью удовлетворить нужды множества воинских людей. Так в одно и то же время сходились ходатайства «сильных людей», монастырской братии Троице-Сергиева и других монастырей и прошения выдать хоть немного денег на погребение умиравших в Москве от ран героев недавних сражений под Москвой[63]. От этой несправедливости уже тогда начинали снова тлеть недогоревшие уголья Смуты и зарождались очаги новых конфликтов.
В первые месяцы после избрания на царство Михаила Федоровича власть оставалась слабой и была не в состоянии заставить себя слушаться. Не так легко было переломить ставшие привычными в Смуту настроения вседозволенности и анархии, ниспровержения всех авторитетов, не исключая авторитет царя и патриарха. Отсюда доходившие до Москвы отголоски недовольства и брани в адрес новых московских властей. Из Переславля-Рязанского жаловался сборщик доходов С. Унковский на человека князя Дмитрия Михайловича Пожарского, считавшего своего господина первым на Москве: «Государь де наш Дмитрей Пожарской указывает на Москве государю, и везде он князь Дмитрей Пожарской». Также опасно несдержан на язык был тверской воевода Федор Осипович Янов, выговаривавший сборщику четвертных доходов Д. Овцыну: «Приехал де ты от вора с воровским наказом, а наказ де у тебя воровской»[64].
Наконец в Москве получили долгожданное известие о победе войска князя Ивана Никитича Одоевского над Заруцким в битве под Воронежем. Битва эта продолжалась несколько дней, с 29 июня по 3 июля. В «Книге сеунчей», где записывались такие радостные известия и давался перечень наград сеунщикам (вестовщикам), была сделана запись, согласно которой полки воеводы Одоевского «сшед вора Ивашка Зарутцково с воры от Воронежа за четыре версты побили и знамена, и языки многие, и наряд, и шатры, и коши все поимали, а Ивашко Зарутцкой с воры побежал через Оскольскую дорогу, а иные многие воры перетонули в реке на Дону, а бились они с воры непрестанно с 29-го числа июня по третье число»[65]. Главного, непримиримого врага нового царя пока еще не поймали, но его войску был нанесен удар, от которого оно уже не смогло оправиться. Впрочем, и царское войско оказалось основательно обескровленным и устало в боях. Источники сообщают о том, что воевода князь Иван Никитич Одоевский распустил войско, даже не дожидаясь царского указа. В другое время это грозило серьезными последствиями, но вряд ли то была инициатива самого воеводы. Скорее, князь Иван Никитич Одоевский, понимая настроение дворянских сотен, воевавших с Заруцким не за страх, а за совесть, без всякого жалованья, благоразумно решил, что победителей не судят, и, чтобы не дать разгореться страстям, распустил войско. Теперь путь к царскому венцу был окончательно расчищен.
