Константин Лагунов - Так было
Замешательство длилось всего несколько мгновений. А потом полетели с плеч платки и полушубки. Распрямились девичьи спины, загорелись веселым огнем глаза. От улыбок как будто потеплело и посветлело в клубе. И начался такой пляс, какого ни за что не увидишь на концерте самого что ни на есть распрославленного танцевального ансамбля.
Бог знает каким чудом на ногах некоторых расторопных девчат вместо стареньких валенок появились вдруг сапожки. И, забивая гармонные голоса, застрекотала переливчатая дробь чечетки.
Вера слегка склонила голову, сверкнула озорным взглядом и запела:
Ягодиночка крутиночка,
Крутое колесо,
Навалился на винтовочку,
Читает письмецо.
Не успела допеть, а вслед уже полетела новая припевка. За ней другая. И вот они — забористые, удалые, лукавые — понеслись, посыпались.
Гармонист полузакрыл глаза, припал щекой к гармонике, и она запела, казалось, всеми голосами сразу. Теперь уже никто не мог спокойно стоять на месте — притопывали, прихлопывали, присвистывали. Жесткие волосы Степана повлажнели от пота, обмякли и уже не топорщились, а бессильно упали на лоб. Он не видел, как народ валил в клуб. Шли и стар и мал. Еще бы: целый год в деревне не слышали гармошки, не видели настоящего веселья.
Когда же в клуб пришел Рыбаков с председателем колхоза Трофимом Максимовичем Сазоновым, там, как говорится, и яблоку некуда было упасть. Слегка ссутулясь, Трофим Максимович, невысокий, кряжистый, встал у порога и долго стоял, вслушиваясь в гармонные переборы. Тыльной стороной ладони потер тяжелый, гладко выбритый подбородок, дернул себя за мочку маленького оттопыренного уха.
— Молодец парень, язви его. Ишь как разворошил девок.
— На то он и комсомол, — задорно откликнулся Рыбаков.
Трофим Максимович улыбнулся.
— Дал бы нам напрокат, недельки на две. Мы теперь с полден начинаем собрание собирать, к вечеру, гляди, половина соберется. А этот растянул меха — и вся деревня в сборе.
— Понял, значит, что к чему. Хорошо. А вспомни-ка, сколько раз вашему брату, председателю, про клуб да про самодеятельность говорили. Вы и слушать не хотите. Нос на сторону. Некогда. Руки заняты. А на деле-то, видишь, что получается?
— Оно верно, — после долгого молчания согласился Трофим Максимович…
Они неторопливо разговаривали, а веселье в клубе продолжалось. Подгорную сменил краковяк, его — полечка, а за ней, на радость всем, вихревая цыганочка.
Девушки обливались потом, но о передышке никто и не заикался.
Вконец выбившись из сил, Степан сжал меха, уронил занемевшие руки.
— Упластался, паря. Закуривай. — Сидевший рядом мужик в шинели протянул Степану кисет.
Табак оказался невероятной крепости. Первая затяжка встала кляпом в горле Степана, и он долго не мог перевести дыхание. На глаза навернулись слезы.
— Как махорочка? — с невинным видом полюбопытствовал сосед.
— Быка с копыт сшибет.
— Это с непривычки. Зато всякую усталь и хворь враз снимет.
Подошла Садовщикова.
— Пора, пожалуй, начинать, — сказал ей Степан.
— А куда мы всех денем? Выгонять, что ли? — спросила Вера.
— Зачем выгонять? Проведем открытое молодежное собрание. Вопрос-то всех касается. И секретничать нам совсем не к чему.
В минуту скамьи были расставлены по местам. Колхозники с шумом расселись на них. Вера поднялась на сцену. Выждав тишину, сказала:
— Разрешите молодежное собрание… — она улыбнулась, — с участием всех возрастов… считать открытым. Будем обсуждать подготовку к севу, а потом продолжим танцы.
Предложение всем пришлось по душе: послышались одобрительные возгласы. Быстро выбрали президиум, и Вера предоставила слово Трофиму Максимовичу Сазонову.
Председатель говорил медленно, негромко, убежденно. Его слушали внимательно, охотно соглашались с ним.
Сазонов со дня основания бессменно руководил артелью. Колхозники уважали, но и побаивались своего председателя.
После собрания Рыбаков сказал Степану:
— Оставайся здесь. Поиграй еще. Да не торопи девчат, пускай досыта напляшутся. Мы с Сазоновым пойдем. Ночевать будем в правлении.
Они ушли, а Степан опять взялся за гармошку, и начался безудержный сибирский перепляс, с прибаутками и припевками. Особенно неутомимо и горячо плясала Вера. Вот она, не отрывая подошв от пола, плавно поплыла по кругу. Поравнявшись со Степаном, Вера встретилась с ним взглядом и запела:
Ягодиночка на льдиночке,
А я — на берегу.
Ох! Перекинь скорей жердиночку,
К тебе перебегу.
Я к тебе перебегу,
Тебя, любимый, обниму.
Степан следил глазами за раскрасневшейся девушкой, слушал ее припевки и выжимал из старенькой двухрядки такие замысловатые вариации, что даже сам диву давался, как это у него здорово получается.
В первом часу, досыта наплясавшись и напевшись, девчата стали расходиться по домам. Они гурьбой высыпали из клуба вслед за гармонистом. Плотным полукольцом окружили его и медленно пошли серединой улицы. Степан наигрывал на гармошке, а девушки, не жалея голосов, подпевали. Мороз щипал за руки, леденил пальцы. Степан морщился, крякал, но не переставал играть. Хорошо, что Дунин дом находился совсем рядом, и они скоро дошли до него. Синельников отдал гармошку, попрощался с девушками и направился к конторе.
— Нам по пути, — сказала Садовщикова и пошла рядом.
— Где ты живешь-то?
— Там. — Вера неопределенно махнула рукой.
— Давай провожу тебя. А то замерзнешь.
— Пойдем, если охота, только я и одна могу.
Степан взял девушку под руку, и они не спеша зашагали по дороге. Ветер подталкивал их в спину, трепал концы Вериного платка, сдувал с сугробов снег и легкими волнами перекатывал его через дорогу.
— Никогда не думала, что ты так здорово играешь.
— Это тебе показалось. Давно гармошки не слышала. Знаешь, говорят, на безрыбье и рак рыба. Без птицы и галка соловей.
— Не набивай себе цену. Все равно больше не похвалю, а то зазнаешься. — И она засмеялась. — Как наши комсомольцы? Понравились?
— Хороши! Особенно комсорг. Такая горячая да голосистая…
— А что? — Вера приостановилась, гордо повела головой. — Никому не уступлю. Ни в чем. Ни в работе, ни в пляске…
— Ни в любви, — вставил Степан.
Они остановились перед окнами ее просторного пятистенного дома. Встали лицом к лицу. Вера стянула варежку с правой руки.
— До свидания, товарищ Синельников. Спасибо тебе.
Рука у нее была шершавая и теплая. Степан крепко сжал ее, заглянул девушке в глаза. Она смущенно потупилась, а он вдруг крепко обнял ее и поцеловал в губы. Вера вывернулась, переводя дух, глухо проговорила:
