Федор Галкин - За рычагами танка
Город горел, вздымались багровое пламя и тучи черного пепла. Метавшиеся по городу фашистские танки вели беспорядочный огонь, словно шумом и грохотом хотели воздействовать на психику наших солдат. Но советские танкисты и артиллеристы, взаимодействуя с подоспевшей пехотой, не паниковали. Упорно продвигаясь по дымным и туманным улицам, они тщательно выбирали цели и уничтожали их метким огнем.
Первым пробившись к центру города, батальон капитана Малявина должен был выбить противника с одной улицы, примыкавшей к площади. Чтобы лучше ориентироваться, комбат вышел из танка и, крикнув Рагозину: «Наблюдай!», пошел по тротуару, собираясь завернуть за крайний дом, чтобы лучше рассмотреть намеченный объект. Но в тот момент когда он намеревался шагнуть за угол, оттуда, очевидно с той же целью, вывернулся фашистский обер-лейтенант. Две пары глаз встретились в упор. Два черных глазка пистолетов взметнулись одновременно. Исход решили доли секунды. Капитан Малявин первым нажал на спуск. Фашистский офицер поднял левую руку, взмахнул ею и, не выстрелив, рухнул на тротуар. Рагозин, наблюдавший за комбатом в открытый люк, не успел даже включить скорость, чтобы двинуться на выручку командиру, как все было кончено. Взяв у убитого документы, Малявин вернулся к своим машинам.
— Какую птицу подстрелили, товарищ капитан? — спросил Рагозин, когда комбат стал рассматривать документы убитого.
— Обера, — ответил комбат спокойно. — Не велика синица, а все же птица…
К утру 8 января город полностью был освобожден от захватчиков, а вечером Москва салютовала победителям. Многие воины были награждены правительственными наградами, в числе их и капитан Малявин — орденом Суворова III степени. А у механика-водителя Ивана Федоровича Рагозина скоро заблестел на груди солдатский орден Славы III степени.
Еще до получения ордена, узнав из газет о салюте в Москве в честь освобождения Кировограда, Иван Рагозин зашел к замполиту батальона лейтенанту Коневу и, переминаясь с ноги на ногу, молча передал ему помятый небольшой листок бумаги, исписанный простым карандашом и с оставленными на нем масляными отпечатками пальцев.
Конев глянул в бумагу и вслух прочел:
— «…Буду громить врага беспощадно, не опозорю высокого звания коммуниста».
— Долго же ты думал, Рагозин, наконец решился. Да, судя по состоянию бумаги, она долго в кармане пролежала. Давно написал, а передать не решался, так, что ли?
— Заслужить надо было, товарищ лейтенант.
— А ты и заслужил. Под Москвой ранен. Под Прохоровкой дрался, два танка за несколько часов боя сменил и продолжал громить врага. А разве не твой экипаж четыре фашистские машины поджег? А бой за Пятихатку, за Знаменку, разве это не заслуги?
— Это не мои, это общие заслуги экипажа. Все танкисты воевали и дрались не хуже меня, но ведь не все в партии. Чтобы идти в партию, надо быть лучшим. Я так считал, потому и воздерживался.
— Ты правильно считал, Рагозин, только своих заслуг не оценил.
На коротком партийном собрании к Рагозину вопросов не было: все знали, какой боевой путь прошел он за два с половиной года войны. Сам же он не любил многословия и сказал всего четыре слова:
— Буду бить врага насмерть.
Рагозина приняли в партию единогласно.
После Кировограда войска шли на северо-запад, преследуя отходящего противника. Бои вспыхивали ежечасно. Цепляясь за каждый удобный рубеж, противник под прикрытием артиллерийского огня и авиации часто бросался в контратаки и иногда имел временный успех, заставляя наши войска переходить к обороне. В одной из таких контратак ранним утром в районе селения Вишняковка батальон Малявина попал в довольно тяжелое положение. На него навалилась целая стая фашистских бомбардировщиков. Образовав в воздухе карусель, они бомбили нещадно. Чтобы избежать лишних потерь, комбат приказал танкам рассредоточиться. А когда самолеты, отбомбившись, отвалили, он поднялся на ближний холм, чтобы осмотреть позиции батальона. В это время из-за низко нависшей небольшой тучки черной осой появился одиночный «мессер». Снизившись, он со свистом пронесся над холмиком, прострочив длинной пулеметной очередью. У ног капитана маленькими фонтанчиками брызнула сырая земля. Он поспешил укрыться за противоположными скатами холмика, но «мессер», развернувшись, нашел его и там. Тогда капитан опять перебежал на другую сторону холма. Однако фашист зашел и оттуда, не жалея патронов.
«Что за дурь?» — подумал Малявин.
— Такую роскошь — гоняться на самолете за отдельным человеком — фашисты позволяли себе только вначале войны, а теперь…
Он увидел, как танк Рагозина на полном газу мчится напрямик к нему. «Сообразил Иван, спешит выручить», — подумал комбат, и в этот миг, как острый гвоздь, впился в его бок кусочек металла, отдавшись сильной болью во всем теле.
Но рана оказалась не опасной. Через несколько дней капитан вернулся в строй.
В феврале 1944 года наши войска, завершив полное окружение крупнейшей группировки противника под Корсунь-Шевченковским, стали отражать попытки фашистов концентрированным ударом разорвать внешнее кольцо окружения и выручить свои войска из котла.
Чтобы не допустить соединения противника с окруженной группировкой, танкисты 15 февраля нанесли удар в направлении Комаровки.
Батальон капитана Малявина, сосредоточив у себя, как и раньше, все оставшиеся боеспособными танки бригады, укрылся в лесочке, готовясь совместно со стрелковыми подразделениями атаковать город утром. Ожидая данных от высланной разведки, комбат, наклонившись над броней танка, внимательно изучал карту, скользя по ней лучом фонарика. Его не столько занимали подходы к селению, сколько голубые прожилки, надвое разделяющие Комаровку.
«Небольшой участок, а каверзный, — думал капитан, рассматривая голубые штрихи заболоченной местности. — Мостик взорвут, как только вступим на окраину поселка. Придется самим наводить переправу. Надо подготовить саперный взвод».
Когда горизонт стала золотить заря, батальон Малявина двинулся в атаку на Комаровку.
Капитан видел из своего танка, как три машины первой роты клином врезались в оборону противника, поливая ее пушечным и пулеметным огнем.
«Поняли задачу — пробиться улочкой к переправе», — подумал комбат, когда первый из трех танков, навалившись на пулеметную точку, вдавил ее в землю вместе с расчетом. А в это время комбат уловил в наушниках команду командира третьей роты:
— Девятнадцатому и двадцатому на соседней улице слева подавить пушку, пробиться к переправе!
Два танка одновременно свернули в переулок и скрылись за домами. Тотчас же оттуда донеслись резкие звуки выстрелов танковых пушек и частые пулеметные строчки. Там как-то разом занялся огнем большой деревянный дом: багровое пламя, как от взрыва, рванулось ввысь и разметалось над улицей. В окнах соседних изб заиграли кровавые блики, словно в них вместо стекол вставили раскаленные листы железа. Грохот орудийных выстрелов усиливался, а среди них в наушниках командира батальона ясно отпечатались слова:
