Владимир Томсинов - Аракчеев
Кадетов, которые не желали утруждать себя изучением преподававшихся в корпусе наук или показывали на экзаменах свою неспособность их усвоить, директор П. И. Мелиссино не желал держать в корпусе. Он считал их исключение из состава учащихся полезным для учебного процесса. Сам он писал об этом следующее: «Чтобы избавить корпус от тягостного принуждения держать несколько лет таких питомцев, которые не в состоянии с честью достигнуть до желаемого конца, то в его воле тупых и к учению неспособных отсылать обратно, а тех, которые по худому своему поведению не подают никакой надежды к исправлению, в наказание выключать из корпуса унтер-офицерами и рядовыми, а их места занимать другими питомцами; и так при конце течения второго возраста прилежно должно наблюдать, чтоб таковых, которые все попечения учителей сделали бесполезными, в третий возраст не вводить. Один подобный сему пример сделает гораздо больше действия, нежели тысяча исправлений, и послужит доказательством, что корпус не с тем учрежден, чтоб леность и незнание покровительствовать, и что милосердная монархиня не желает изливать своих щедрот на тех, которые показали себя оных недостойными».
К преподавателям корпуса генерал П. И. Мелиссино предъявлял не менее строгие требования. Он полагал, что на преподавательские должности в корпусе необходимо подбирать таких людей, которые помимо глубоких знаний в области преподаваемых ими наук обладают и соответствующими внешностью и поведением, то есть не имеют физических дефектов, неприличных манер и других подобных недостатков, способных вызывать смех у воспитанников. Если кадеты будут смеяться над преподавателем, считал Мелиссино, у них не возникнет уважения к преподаваемой им науке.
***Среди екатерининских вельмож и знатных гостей Петербурга правилом хорошего тона почиталось посетить Артиллерийский и Инженерный корпус хотя бы однажды. В марте 1792 года наведался сюда знаменитый Державин. Впечатления от посещения кадетов он вынес самые отрадные, о чем можно судить по нижеследующему письму поэта-вельможи к директору корпуса П. И. Мелиссино: «Поистине я почти не видал никогда толь приятного позорища (зрелища. — В. Т.) для сердца и разума, и особенно любя отечество, Вы ему приуготовляете достойнейших сынов для споспешествования к его благоденствию и для его защиты. Я, кажется, видел и Спарту, и Афины. У меня и теперь в голове порядок везде предуготовленный, исполнение везде с пристойностью и расторопностью; хотя и недостойный ценитель дел похвалы достойных, и не мое это дело, однако от чистого сердца справедливость непременным образом должна везде наружу изливаться. Я ничего не могу другого говорить, как превозносить вас, сотрудников ваших и самое толь любимое вами управляемое юношество, на которое и благоволение монаршее, и ваше попечение не тщетно простираются. Это такой рассадник, на который не даром падают семена». Безусловно, приведенный отзыв Державина о кадетском корпусе написан более восторженным сердцем, нежели реалистичным разумом, но некоторые его метафорические оценки господствовавших здесь порядков вполне оправданны.
Если «Афинами» в духовной атмосфере Артиллерийского и Инженерного корпуса разве что слегка веяло, то уж «Спартой», можно сказать, вовсю сквозило! Молодые люди, поступившие в корпус на учебу, действительно получали здесь воспитание почти в спартанском духе.
Многочисленные занятия и бесконечные физические упражнения, зубрежка текстов и отработка навыков владения оружием, разучивание строевых приемов и назидательные беседы наставников — все это практически не оставляло кадетам свободного времени. Добавим к этому строгость бытовых порядков, за малейшее отклонение от которых следовали наказания, грубое обращение педагогов с обучаемыми, всеобъемлющий надзор за поведением воспитанников, жестокости, совершаемые самими кадетами в отношениях друг с другом, и станет ясно, что жизнь подростков в кадетском корпусе была для каждого из них нелегким испытанием.
Особенно тяжело приходилось детям бедных провинциальных дворян, не имевшим в столице ни покровителей, ни родственников и не получавшим из дому ни денег, ни посылок с продуктами. В корпусе существовал обычай регулярных подношений преподавателям и угощений своих товарищей присылаемыми из дому деликатесами и сладостями. Нетрудно себе представить, как должны были относиться кадеты и преподаватели к зачисленному в корпус мальчику-подростку, с одной стороны, совершенно беззащитному, а с другой — не имевшему никакой возможности соблюсти обычай подношений-угощений.
Пребывание Алексея Аракчеева в кадетском корпусе стало школой прежде всего для его характера, причем школой жестокой, немилосердной. Ему очень пригодились здесь воспитание, полученное в родительском доме, привитые матерью трудолюбие и приверженность к порядку, но не в меньшей степени — и дарованные ему природой умственные способности, впервые явно проявившиеся именно во время его учебы.
Десятилетия спустя граф Аракчеев будет рассказывать о том, как тяжко приходилось ему в кадетском корпусе, как ненавидим был он своими товарищами за мрачный и уединенный характер, как издевались они над ним — буквально дня не проходило, чтобы его не били и чтобы не орошал он слезами бедной своей подушки. Многое в рассказах этих подтверждается либо документами, либо воспоминаниями других людей.
Генерал И. Т. Радожицкий оставил после себя записки, где запечатлел разговор с неким генералом Д., воспитывавшимся в Артиллерийском и Инженерном корпусе в одно время с Алексеем Аракчеевым и даже проживавшим с ним в одной каморке. Этот Д. сообщил Радожицкому, что кадеты не любили Аракчеева и часто дрались с ним и били его.
С самой встречи с братьями-кадетами Корсаковыми Алексей мечтал надеть такой же красный мундир, какой носили они. И вот когда он наконец дождался исполнения своей мечты, ротный каптенармус не дал ему заветного мундира. А поскольку задобрить зловредного кадета-начальника бедному деревенскому дворянчику было нечем, он целых полгода проходил в предельно изношенном мундире, едва закрывавшем ему локти и колени, в то время как однокашники щеголяли в новеньких мундирах. Естественно, что при этом они вовсю потешались над «замухрышкой» Аракчеевым.
Не знали, не догадывались беспечные издеватели и насмешники, что из мучеников выходят жестокие мучители, что нет горчей обид, чем те, что испытаны в отрочестве, что нет мести злее и неугасимее, нежели месть за обиды отрочества.
Брат матери Н. И. Греча — Александр Яковлевич Фрей-гольд (1767 года рождения) — учился с Алексеем Аракчеевым в одном кадетском корпусе, но в более старшем классе. Николай Иванович впоследствии отмечал в своих записках, что Александр был в корпусе «большим шалуном и особенно преследовал кадета Аракчеева, который надоедал всем и каждому». По его словам, исполнителем приговоров кадетского суда над Алексеем был Костенецкий Василий Григорьевич, известный своею физическою силою и разными впоследствии причудами». Пройдет менее двух десятилетий — и офицеру-артиллеристу Костенецкому придется служить под началом генерала Аракчеева.
