Татьяна Догилева - Тогда, сейчас и кот Сережа
Потом ко мне приехала команда ласковых людей с этого проекта, и они стали мне что-то объяснять. Что буду джокер, что, мол, команды там живут уже неделю, а меня им сбросят с неба. «Вы не будете против, если мы вас сбросим в океан с вертолета? Там совсем не высоко будет, три метра…» И так ласково-ласково на меня смотрят. Я этой ласковости побаиваюсь, знаю, что за ней подвох кроется, опыт научил, но думаю – а чего с трех метров в воду не сигануть? Чего тут уж такого особенного? «Да, – говорю. – Прыгну. Там точно три метра будет?» Те радостно кивают. На том и порешили и назначили день вылета.
Должен был лететь еще один джокер, чтобы каждой команде по своему новичку, но тот вовремя опомнился и в аэропорт не приехал. Одной мне предстояло лететь в неведомую мне Доминиканскую Республику. Вот в Шереметьево меня и заколбасило, мне так страшно стало! Нервы у меня к тому времени и так были измотаны всеми моими неприятностями, аэропорты я вообще уже видеть не могла, слишком много летала на гастроли, меня тошнить начинало от одного вида накопителя, вот и тогда затошнило.
Хожу я на грани истерики около входа в накопитель и войти не решаюсь, слезы текут из глаз, и твержу себе: «Нет-нет-нет. Сейчас домой поеду. Боюсь. Всего боюсь! И перелета длинного с пересадкой в Париже, и неизвестного этого острова!» И только я решила не дурить и возвращаться домой, как мне служительница аэропорта говорит: «Проходите, Татьяна. Пора уже». И я пошла, как овца на заклание.
А дальше уже начались чудеса. Я знала, что в Париже бастуют авиадиспетчеры и самолеты не принимают и не выпускают, а наш аэрофлотовский рейсик как миленькие приняли: на борту летела какая-то правительственная важная делегация. Прилетели в переполненный Шарль де Голль, люди там сидели уже по двое суток, я такого даже и в Шереметьево никогда не видела. Везде на полу лежали люди и пытались поспать, я приготовилась к долгому ожиданию, но не успела выпить кофе, как почему-то объявили рейс на Доминикану. Ничего не понятно.
Я уселась, рядом со мной сидел какой-то иностранец – естественно, рейс-то французский, – пыталась как-то пристроиться поспать, но попытки эти кончились неудачей, и я начала болтать со своим соседом. Он таким симпатягой оказался! Звали его Найджел, сам он англичанин, но жил в Греции, объясняя, что там налоги меньше, и вообще много говорил про деньги, но ненастырно так, а как не очень богатый человек. Например, объяснял мне, что в Россию очень дорогая виза и что очень неразумно платить такие деньги за возможность посмотреть всего два города – Москву и Питер. Очень мы довольны были друг другом, потому что за болтовней быстро шло время восьмичасового полета. Он оказался шахматистом, мы обсудили всех мне знакомых русских игроков, потом он сказал, что на турнир в Сан-Хосе летят еще двое русских, и позвал их посмотреть на соотечественницу. Пришли из другого салона, тоже эконом, двое развеселых подвыпивших ребят, потаращились на меня, не узнавая, и отправились допивать на свои места. Так мы и коротали свое время за пустой болтовней, и уже на подлете меня вдруг осенило: «Извините, вы же не хотите сказать, что вы – Найджел Шорт?» – «О, неужели вы про меня знаете?» – удивился он. «Трудно не знать одного из самых известных шахматистов мира! Просто я как-то и предполагать не могла, что такие мировые знаменитости летают в эконом-классе». «Летают», – просто ответил он. Понравился он мне, этот скромный Найджел Шорт, я даже как-то очень обрадовалась нашему знакомству, хотя продолжения оно и не имело.
А дальше меня встретили ребята из телегруппы, и мы еще шесть часов бултыхались в джипе по страшным дорогам. И когда прибыли на место, я уже ничего не соображала, я была в пути ровно 24 часа. Встретили меня без энтузиазма, никто мне особенно не обрадовался, все были заняты какими-то своими делами. Дали мне ключи от домика и сказали, что завтра меня «забрасывают на остров, но сначала будет пробный полет на вертолете». Все. А у меня ну очень плохо со сном. Конечно, я и глаз не сомкнула в полупустом бунгало, помучилась, изнервничалась и, когда стало рассветать, отправилась искать океан.
Я пришла к берегу, как раз когда начало появляться солнце из океана. О господи! Какая это была картина! Огненный величественный шар медленно выплывал из-за линии горизонта. Этот шар был огромен и прекрасен, и поскольку было очень рано, он не ослеплял и на него можно было смотреть. Это было божественное действо. А бесконечный океан становился бирюзовым, и все мои проблемы сразу оказались такими никчемными, страх перед будущим исчез. Благодарные слезы полились из моих глаз, и я почему-то вслух сказала: «Мне больше ничего не надо. Я уже всех победила».
Ну, а дальше начался обычный телебедлам. Пробный полет выглядел так. Появился маленький четырехместный, почти игрушечный вертолетик, пилотом был аргентинец (аргентинцы курировали этот проект), был еще спасатель рядом со мной, и ведущий Николай Фоменко на земле задавал мне какие-то вопросы. С вертолетика сняли двери и от пилота потребовали сразу после отрыва от земли совершить крутой вираж, чтобы вертолетный шум не мешал записывать синхрон ведущего. «Как у Копполы!» – требовали у аргентинца. «Ок», – ответил невозмутимый пилот. Я что-то отвечала Фоменко, но была абсолютно не в себе, залезла в маленькую стальную стрекозку без дверей, и смелый пилот, только взлетев, заложил крутой вираж, как просили, т.е. практически лег на бок. По-моему, я на несколько секунд потеряла сознание от страха: дверей-то не было! Я была ничем не пристегнута и поняла, что сейчас выпаду в дыру от двери. Ну, и отключилась, во всяком случае, что я не дышала какое-то время – это точно. Ух, это был самый настоящий животный страх! Но потом вертолетик выправился и полетел прямо, и волна восторга захватила весь мой организм. Эйфория! Я была как птица. Правда! Они рядом безбоязненно пролетали, и я кричала им: «Привет! Я тоже лечу!» А небо синее-синее, а внизу живой бирюзовый океан, и я между ними. Счастье.
Приземлились, и начался инструктаж по технике безопасности моего прыжка в океан. Инструктировал спасатель МЧС. Они все были замечательные, я их полюбила потом очень. Мне надо было выйти на «лыжу» («лыжи» – это достаточно тонкие трубки, на которые приземляется вертолет), постоять там, держась практически ни за что, т.е. за верхнюю абсолютно гладкую часть входа в кабину, и по знаку спасателя прыгнуть солдатиком вниз, прижимая руки к подбородку, а подбородок к груди, чтобы не выбить зубы и не откусить язык. Я впала в бессознанку и стала отрабатывать свои нехитрые телодвижения, как зомби. «Тебе надо помнить только три жеста, – твердил мне спасатель. – Приготовиться, лыжа, прыжок». И показывал мне, что при этом он будет делать рукой. Я тупо шептала, пугая Фоменко и окружающих своим безумием: «Приготовиться, лыжа, прыжок». Больше со мной ни о чем поговорить было нельзя: я не въезжала, о чем меня спрашивают.
