Виганд Вюстер - В аду Сталинграда. Кровавый кошмар Вермахта
Позже на моей новой батарее развернули 105-мм гаубицу, чтобы стрелять по отдельным зданиям в городе к востоку от района вокзала. К месту, где она расположилась, можно было безопасно подойти только в темноте. Орудие несколько раз побывало в серьезном деле, и каждый раз расчет нес потери. Такие задачи можно было выполнять только днем, иначе было невозможно навести орудие на цель. Перед первым выстрелом тоже проходило слишком много времени, потому что гаубицу нужно было силами расчета выкатить из укрытия на огневую позицию. Два артиллериста толкали каждый свое колесо, а другие двое упирались плечами в станины. Пятый член расчета и командир орудия тоже старались как могли, тянули и толкали. До того как первый снаряд выходил из ствола, эти солдаты оказывались легкой мишенью. Русские, которые издали видели, что происходит, стреляли из всего, что у них было. Даже когда, казалось, все в порядке и русским приходилось залечь, они продолжали стрелять из минометов. Обычной практикой было как можно быстрее выпустить 30–40 снарядов по домам, занятым русскими, чтобы быстро втащить гаубицу обратно в укрытие.
Во время перестрелки расчет не слышал противника, потому что сам изрядно шумел. Если вражеские минометы точно пристреливались, расчеты замечали это слишком поздно. Вообще, мы мало что могли сделать своими легкими гаубицами. При стрельбе по толстым кирпичным стенам даже наши снаряды с взрывателем замедленного действия их не пробивали.
Снаряды с взрывателем, поставленным на удар, только сбивали со стен штукатурку. (По концепции артиллерийского вооружения вермахта, для выполнения боевых задач пехоте нужны не пушки с высокой пробивной способностью — что было едва ли не самым важным критерием для артиллерии советской, — а гаубицы и пушки с ослабленной баллистикой — чтобы снаряд, летящий по довольно крутой дуге, мог сверху поражать любую ямку, где залегла пехота. А по танкам стреляли пушки ПТО, которые служили только для борьбы с танками. Здесь автор описывает тот редкий случай, когда гаубицы немецкой пехоте помочь не могли — чтобы пробить стену, нужно что-то более противотанковое. — Примеч. пер.) Мы стреляли половина на половину — снарядами мгновенного подрыва и с задержкой. Когда нам везло, мы поражали амбразуру или через дыру в стене слали снаряд внутрь дома. Мы не рассчитывали серьезно повредить здания. Противнику приходилось укрыться от обстрела, так что с последним снарядом, пока защитники не вернулись на свои позиции, наша пехота могла войти в здание. Как бы то ни было, по этой теории мы и действовали. В реальности из этих дорогостоящих действий мало что выходило.
Понятно, что пехота просила артиллерийской поддержки, и мы все знали, что находимся в большей безопасности, чем они. Думаю, поэтому наше начальство соглашалось помочь, даже если наша помощь мало что меняла. Почему бы пехотным полкам не применить гораздо более мощные 15-см пехотные орудия, которые давали значительно больший результат, даже стреляя с закрытых позиций? По-моему, у пехоты не хватало воображения на то, чтобы как следует занять свою тяжелую артиллерию.
Когда я под покровом темноты пошел на передовые позиции наших пушек, то застал солдат в подавленном настроении. На следующий день были запланированы такие же действия, и они боялись, что опять что-то случится. Как «новый рекрут на батарее», я почувствовал, что должен принять участие в действиях, и пошел изучать район цели. Я искал самую безопасную позицию для орудия. Я нашел гараж с бетонной крышей. Сбоку туда можно было закатить орудие. Тогда можно было стрелять через отверстие на месте двери. Множество всякого мусора свисало и стояло по дороге, маскируя нашу позицию, но и мешая полету снарядов. И все же позиция показалась мне многообещающей.
Наутро я попытался категорически разубедить моего нового командира от использования орудий в боях за каждый дом. Он согласился — в принципе, — но беспокоился, что это произведет плохое впечатление на пехоту. Никто не хотел показаться сачком или трусом, оставившим все рискованное дело пехоте. Он тоже, и безуспешно, пытался уговорить пехоту использовать их собственные тяжелые пушки. Но, как ни странно, пехота была склонна использовать свои пушки как артиллерийскую батарею, а не сосредоточивая ее для поражения отдельных целей. Это по идее было ее главным делом, поддерживать свои полки во время независимых действий. То и дело получая прозвище «цыганской артиллерии», артиллерия пехоты не понимала своего главного предназначения — подавления точечных целей.
«Вы можете не идти туда, если не хотите», — сказал в конце концов командир. Я был честен и сказал, что не хожу искать опасности, если могу делать свою работу с расстояния, — но особенно тогда, когда не вижу шансов на успех. Конечно, я не обязан быть там все время, но в первой операции в качестве командира-новичка я очень хочу, чтобы меня видели там, на передовой. Я указал, что подготовка к будущей атаке была проведена очень хорошо.
Без особой серьезности я сказал: «Герр гауптман, вы можете все оценить сами. На этот раз все условия хороши, потому что мы можем незамеченными вкатить орудие на позицию, и вы увидите, как мало мы сможем изменить». Он согласился, и мы договорились о том, где мы встретимся.
На КП батальона я узнал, что Бальтазара перевели в артиллерийскую школу. Интересно, приложил ли руку к этому переводу его добрый друг Шаренберг? Вполне возможно — если вспомнить, как медленно рассматривался мой рапорт. Фон Штрумпф был произведен в оберст-лейтенанты после Бальтазара, что делало мое предположение менее вероятным. Почему столь всеми уважаемый офицер получил производство так поздно? Он был лучшим командиром, чем его предшественник, чей стиль командования был едва виден.
Встреча с командиром сработала. Мы дошли до гаража. Все было тихо. Все приготовления тоже были сделаны, но сейчас у меня было неприятное ощущение в животе. Штурмовая группа пехоты стояла готовая захватить назначенный дом. Мы последний раз все обсудили с их лейтенантом. Атака должна была начаться на закате. Первый выстрел был нацелен спокойно и точно. Мы как следует постарались закрепить сошники станин, чтобы орудие не откатилось по бетонному полу. Иначе каждый выстрел превратился бы в каторгу. Из-за опасности получить при первом выстреле обвал мусора мы удлинили спусковой шнур куском веревки.
«Ладно, давайте, — крикнул я. — Огонь!»
Выстрел — и поднялась прорва пыли, все остальное было в порядке. Орудие стояло на месте. Пока его перезаряжали, я снова взглянул в панораму. После этого мы начали быструю стрельбу. Из-за всей этой пыли и разрывов в здании, по которому мы стреляли, я почти ничего не видел. Нос и глаза были забиты пылью. Через несколько снарядов русские ответили минометным огнем, но для нас это была не угроза благодаря бетонному потолку. Адский грохот, который мы создали, разбавили сухие разрывы мин.
