Лоуренс Рис - Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть
Фриц Арльт рисует «позитивный» образ нацизма — именно так о нем мог бы говорить сам Адольф Гитлер. Но Арльт также знал, что одним из основных принципов нацизма является расизм, что его «национальная община» будет формироваться путем устранения прочих граждан Германии — в первую очередь немецких евреев. «По-моему, „расист“ — это неправильное слово», — говорит Арльт, который спустя десять лет в качестве члена СС, будет играть немаловажную роль в этнической чистке, которую немцы будут проводить в Польше. Он предпочитает говорить, что нацисты «верили в естественный порядок вещей», который не предполагает никакой «мультикультурности». «Ведь никакой теории смешения рас нет и никогда не было, — говорит он. — Такой теории никогда не существовало».
К январю 1930 года, всего через четыре месяца после краха Уолл-стрит, в Германии было более трех миллионов безработных и около четырех миллионов частично занятых. В атмосфере всеобщего кризиса многие немцы с готовностью внимали призывам Гитлера к «солидарности» и национальному единству. Этим и объясняется резкий скачок популярности нацистов на выборах в сентябре 1930 года. Количество отданных за них голосов с 2,5 процента выросло до 18,3 процента, и теперь нацисты стали второй по величине партией в рейхстаге, имеющей более ста мест. Важно отметить, что такой впечатляющий результат был достигнут без предоставления электорату подробной политической программы. Создавалось впечатление, что немецкое население голосовало за эмоциональную идею, а рупором этой идеи была харизматичная личность Адольфа Гитлера.
Именно такое впечатление возникло у Альберта Шпеера, когда он услышал выступление Гитлера перед студентами в одном из пивных залов. «Меня чуть не снесло волной энтузиазма, которая почти физически влекла оратора от фразы к фразе… В конце стало казаться, что Гитлер говорит не для того, чтобы убедить; он чувствовал, что говорит именно то, чего ждет от него аудитория, превратившаяся в единую человеческую массу»‹5›.
Шпеер был настолько потрясен выступлением Гитлера, что после собрания отправился на долгую прогулку в сосновый бор поразмышлять над услышанным. «Здесь, как мне показалось, была надежда»‹6›, — заключит он. В автобиографии Шпеер подчеркивает, что решил стать «последователем Гитлера», а не членом нацистской партии (хотя он и вступил в ее ряды в январе 1931 года) и что решение это было скорее эмоциональным, чем взвешенным и обдуманным. «Сегодня, оглядываясь назад, я вспоминаю, что на меня налетел какой-то вихрь, оторвал меня от корней и бросил в пучину каких-то потусторонних сил»‹7›.
Следует учитывать, что Шпеер, как и многие другие люди, впечатленные речами Гитлера, был заведомо предрасположен к этому. Учитель Шпеера, профессор Генрих Тессенов, перед которым он преклонялся, задолго до этого говорил о том, как важно восстановить достоинство простых «крестьян», задушенное годами стремительной урбанизации. Он утверждал, что Германию должен повести за собой простой человек, и Шпеер слушал его как «предтечу Гитлера»‹8›.
Конечно, Шпеер построил свою защиту во время Нюрнбергского процесса на том, что был якобы опьянен колдовством Гитлера, а не рассудочно холодно поддерживал расистские и антисемитские цели партии. Шпеер почти наверняка знал о Холокосте и был связан с более поздними зверствами нацистского режима, хотя и отрицал этот факт после войны. Но его ранние свидетельства кажутся достаточно искренними. И не только потому, что в 1931 году он еще был архитектором, а не рейхсминистром вооружений и военной промышленности, которым стал впоследствии, а еще и потому, что многие немцы в то время считали так же. Для этих немцев — включая Шпеера — ключевой мыслью призывов Гитлера в начале тридцатых годов было чувство единства, всеобщего родства. Гитлер очень точно озвучивал их потребности, и они отвечали ему благодарностью.
В период с 1930 по 1932 год экономический кризис усилился — к началу 1932 года более шести миллионов немцев были безработными. «Было больно смотреть, как много людей оказалось на улице, — говорит Герберт Рихтер, — в поисках хоть какой-нибудь работы. Подъезжаешь на поезде к станции — и у тебя тут же выхватывают из рук чемодан, чтобы поднести и заработать хоть пару монет»‹9›.
«Шесть миллионов безработных — что это значит? — говорит Йоханнес Цанн, который в то время был молодым экономистом. — Шесть миллионов безработных, с учетом того, что в семье обычно три человека, на практике означает вот что: шесть умножить на три — восемнадцать миллионов человек без пищи! И если в то время мужчина оставался без работы, у него было два пути: или идти в коммунисты, или становиться членом СА[1]»‹10›. К началу 1932 года более четверти миллиона мужчин состояли в СА — в три раза больше, чем за год до того. Они носили коричневые рубашки и нацистские нашивки и при этом не только маршировали по улицам немецких городов и деревень, но и сражались с коммунистическими группировками. Экономический упадок привел к разгулу преступности на улицах. Казалось, раскол Германии усиливается: росла поддержка не только нацистов, но и коммунистов.
Алоиз Пфаллер — один из многих молодых коммунистов, который принимал участие в борьбе с нацистами. В 1930-е годы он был начинающим художником и декоратором. Пфаллер присоединился к Немецкой коммунистической партии в Баварии, поскольку презирал антисемитизм нацистов, а также считал, что они не принесут благосостояния в каждый немецкий дом. «Когда они проходили бравым маршем, невозможно было увидеть в них борцов за интересы трудящихся, простых рабочих людей — за рабочие места и т. д., — они говорили только о своем фюрере и о великом рейхе, который хотели построить»‹11›.
Пфаллер понял, что штурмовики готовятся к борьбе с коммунистами, когда однажды нанял помещение в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер» для того, чтобы провести собрание. Он пришел пораньше и заметил, что два стола уже заняты бравыми ребятами СА. «Каждый штурмовик держал перед собой stein [огромный пивной бокал], это практически снаряды, и я представил себе, что сейчас начнется. Они хотели сорвать наше собрание любой ценой. Я был потрясен, черт побери! А потом послал своих ребят на велосипедах за помощью — за подкреплением».
Когда все товарищи прибыли, Пфаллер попытался начать собрание, но как только первый выступающий вышел на трибуну, началась драка. Нацистские штурмовики дрались с коммунистами: стулья, бутылки и бокалы — все пошло в ход. Алоиз Пфаллер был ранен, и ему пришлось уйти. «Я отправился в уборную и увидел, что ранен в голову — у меня текла кровь; [для того], чтобы не попасться полиции, я выбрался через окно туалета и на четвереньках вдоль желоба переполз на крышу сарая, а затем спрыгнул вниз. Так и ушел. Лицо было окровавлено, мне надо было выйти на улицу и сесть в трамвай, но там было много штурмовиков, и я решил, что это слишком рискованно, и пошел домой пешком. Да, это была жестокая драка. Несколько человек было госпитализировано — и наших, и штурмовиков, в основном с лицевыми ранениями, вообще было много раненых».
Невзирая на общественное недовольство, — которое нацисты сами и создавали — Гитлер пытался позиционировать себя как своего рода политического мессию, который выведет Германию из хаоса. В этом контексте он начинает выделять тему национального обновления. Он говорит об отмене демократической системы, которая — по его утверждению — губит Германию, а также о «восстановлении справедливости», нарушенной несправедливым Версальским договором. Его одержимость антисемитизмом — выплеснутая на страницах «Майн кампф» — не выдвигается на первый план. Таким образом, не отказываясь от слов о том, что «еврейская проблема» в Германии должна быть решена, он доходит до того, что 15 октября 1930 года заявляет: «Мы ничего не имеем против порядочных евреев; но если они затеют сговор с большевиками — мы будем смотреть на них как на врагов»‹12›.
В июле 1931 года лопнул огромный немецкий банк Danat-Bank‹13›. В результате, кроме миллионов безработных, под ударом оказались многие слои среднего класса страны. Семья Ютты Рюдигер стала одной из пострадавших, ее отцу урезали зарплату. Естественно, она была заведомо предрасположена воспринять призывы Адольфа Гитлера, и когда она услышала его предвыборное выступление в 1932 году, то решила, что Гитлер — ее спаситель. «Сначала стояла мертвая тишина. Затем он начал говорить, спокойно, необычайно спокойно. Он говорил медленно, своим звонким голосом, и потихоньку входил в раж. Он говорил о том, как помочь народу Германии, как вывести его из бедности. А когда его выступление закончилось, у меня сложилось впечатление, что этот человек думает не о себе и своей выгоде, он заботится лишь о благе немецкого народа»‹14›.
