Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории
Приведу отрывок из ее воспоминаний о начале войны:
Я помню первый день объявления войны. Я жила в то время в Ленинграде.
Ничего не зная, как всегда тусклая и апатичная, я поехала на Невский проспект и пошла в «Гостиный Двор». В одном маленьком магазинчике продавщица, не обращая ни на кого внимания, завешивала окно: «Каждую минуту можно ждать налета», – говорила она не то мне, не то другой продавщице. «Почему?» – спросила я, ничего не подозревая. «Неужели вы не слышали? По-моему, уже всякий знает! Германия объявила нам войну!» Мгновенно что-то стукнуло у меня внутри, и скованные, заснувшие в своей темнице чувства, тесня друг друга, ударили в голову. Их было так много, что у меня закружилась голова и потемнело в глазах. Я вышла и прислонилась к каменной трубе. Мимо меня шли, говорили люди, не обращая на меня внимания.
Раньше я никогда не думала о войне, то есть не думала о ней как об освобождении. Я тянула свою лямку, задыхаясь, но не смела просить у Бога войны, так как знала, сколько будет жертв. И теперь вдруг почувствовала, что шнурок, завязанный на шее и душащий меня, обрезан…
Темнота в глазах и головокружение кончились. Я начала ртом хватать воздух, отчаянно зарыдала и опустилась на тротуар. Рыдала я потому, что предчувствовала предстоящие жертвы, но, заглушая это чувство, поднималось другое – безумная радость освобождения…
Вскоре вместе со многими я копала противотанковые рвы, пулеметные гнезда. В нашей бригаде были домохозяйки, канцелярские работники, парикмахерши. В основном — «бабы». Царила глупая бабья паника. Немцы были в трех километрах от нас. Руководители работ матерной руганью выгоняли нас из укрытий во время обстрелов. Рядом стояли наши батареи, и по ним стреляли немцы.
За полтора месяца работ я видела только два самолета с пятиконечными звездами и массы самолетов со свастикой.
Я могу поклясться крестом, что, когда мы работали одни, без красноармейцев, ни один немецкий самолет не обстреливал нас, хотя иногда спускались очень низко.
Работа наша была совершенно бессмысленной, так как вырытые нами траншеи вскоре занимали немцы.
Мы переходили от деревни к деревне, от пункта к пункту. Нас сознательно путали, и мы не знали, где точно находимся. То нам говорили, что в трех километрах от станции Батецкая, то в 20-ти. Физически вымотанные, мы перестали интересоваться.
К нам в лес одним им известными тропами приходили менять молоко крестьянки из деревень, занятых немцами. Они прятались не от наших, а от немцев. Немцы их не трогали наоборот, «привадили», как выразилась одна женщина, деревенских детей и кормили их конфетами, галетами, тушенкой…
Однако сравнительное затишье вскоре кончилось. Немцы пошли в наступление. Вместе с отступающими красноармейцами бежали и мы. У некоторых вместо винтовок были кирки! Все-таки не с пустыми руками…
В одном месте я пережила, по выражению одного красноармейца, «предварительную прочистку местности с воздуха». Все расползлись: кто в лес, кто в болото, а я уползла на середину поляны и легла около валуна лицом вверх. Надо мной летели немецкие самолеты в одну сторону с бомбами и пустые – обратно. Я лежала застывшая от охватившего меня страха смерти, с остановившимися широко открытыми глазами. Только всегдашний мой спутник – любопытство – помимо моей воли, делал пометки в моем сознании. Хоть бы на мгновение передохнуть от невыносимого напряжения! Но ни на секунду перерыва не было! На смену одной группе самолетов летела следующая, так же тяжело, деловито заполняя гулом все пространство. Сыпавшиеся из самолетов «шарики» под лучами солнца были красиво-серебристыми: сыпятся, сыпятся… и начинаются безобразные оглушительные разрывы. Не успевает скрыться одна группа, как летит новая. Ни одного советского самолета, чтобы хоть как-нибудь нарушить эту страшную деловитую организованность смертоносителей! Я уже не надеялась на конец, как вдруг – Конец! Вокруг совершенная тишина, и синее небо, и золотисто-раннее осеннее сверкающее солнце… Мгновение этой оживляющей тишины, и радость бытия заставляет забыть только что пережитое. Я поднимаюсь. Из-за другого валуна высовывается взлохмаченная, вся в глине, голова мало мне знакомого водопроводчика из наших рабочих. Я радуюсь ему как родному. Я бегу к нему, он – ко мне. На лице у него широкая улыбка, и он восторженно говорит: «Вот так здорово!» – это и радость бытия после возможности смерти, и чисто мужское восхищение техникой и организованностью только что виденного.
Ночь. Бежим дальше. Вокруг горят деревни. Почему-то навстречу нам движутся толпы жителей деревень. Из вопросов налету выясняется, что их выгоняют неизвестно куда воинские части. Хлеб и дома облили керосином и подожгли. Они не хотят уходить: «Умирать, так дома!», но их гонят. В основном, все пешие. Встретилась только одна телега с наспех кинутым имуществом, двумя сонными маленькими детьми и телушкой, привязанной к задку. Идут… идут… бабы с «кой-чем» за плечами, тащат за руки ребят… Выступают из тьмы на несколько мгновений и опять пропадают… Черное небо, черная земля, поток плачуще-кричаще-бегущей паники…
Воинские части отступают. Все считают, что приход немцев в Ленинград – дело одного, от силы двух дней. Рядом со мной женщина не может в темноте найти свой партбилет и рвет все документы подряд, которые были при ней в кармашке, пришитом ко внутренней стороне рубашки… Вспоминаю свое тогдашнее состояние: исхудавшее тело под легкой одеждой, пропыленные босые со сшибленно-клейкими от загустевшей крови ногами, но ничего почти не замечается мной. В груди трепещет страстное ожидание, что еще чуть-чуть – и будут сорваны липкие путы социализма…
Я понимаю, что, предавая огласке сокровенные мысли и политические воззрения моей тети, я многих шокирую. Однако следует принять во внимание, откинув пафосный патриотизм, что в то время Сталин был страшнее Гитлера. Он уничтожал народ собственной страны.
Другая моя тетя, Барановская Антонина Николаевна, человек огромной душевной силы и мужества, без ропота, с христианским терпением принимавшая все тяготы и события, рассказывала:
Когда началась война, Гале (старшей дочери) было 9 лет, а младшей, Тане, 2,5 года. Власти города приняли решение эвакуировать детей. Работающих взрослых из Ленинграда не выпускали. Эвакуировали со школами, детскими садами, детскими домами. Собрали рюкзачок с вещами, надели на Галю и пришли на сборный пункт. Галя взяла Таню и пошла, но со школой Таню взять не позволили и определили для отправки с детским домом.
