Алексей Новиков - Рождение музыканта
В назначенный час ко дворцу подкатили первые кареты, и на сановных мундирах засияли звезды, должно быть, взамен солнца, которое упорно не всходило над Петербургом в этот ненастный день.
Между приглашенными прибыл во дворец наставник царских детей, поэт Жуковский. Чинной походкой вошел в тронный зал историограф Карамзин.
В залах дворца царило торжественное настроение: на осиротелый престол вступил новый царь, – стало быть, Россия благоденствует. Ожидали «высочайшего» выхода. Юные фрейлины готовились сопровождать в тронный зал еще одну немецкую принцессу, желавшую стать русской императрицей.
Но история решительно изменила в этот час своим пышным обычаям. Не протодиаконская октава пророкотала многолетие императору Николаю Павловичу. Барабаны лейб-московцев, бежавших к Зимнему дворцу по Гороховой улице, бросили на весы истории тревожную дробь.
Все мигом смолкло и насторожилось в дворцовых залах. Воспользовавшись смятением, история покинула царские чертоги и шагнула на площадь, где дыбился под Петром Фальконетов конь. Там, у стен Сената, строились в боевое каре роты лейб-гвардии Московского полка, отказавшиеся от присяги, а к московцам стекался всякого звания народ.
Здесь заколыхались чаши весов.
Истории, казалось, не было никакого дела до покинутого ею императора, который и сам с завидной быстротой покинул дворец. Будучи в одном мундире, он искал верных войск на ближайшей гауптвахте. Самодержец всероссийский нашел себе новое пристанище на Адмиралтейском бульваре. Верные флигель-адъютанты, опомнясь, уже скакали по петербургским казармам, отыскивая опору трону – надежные штыки.
К этим событиям не имел никакого отношения молодой человек, натолкнувшийся на восставших московцев еще на Гороховой улице. Услышав барабанный бой и крики о конституции, он метнулся было вслед за московцами, потом побежал в противоположную сторону и свернул на Загородный проспект. Было время, когда отец этого молодого человека, инспектор Благородного пансиона Линдквист, пострадал из-за пустяковой книжицы о должностях человека и гражданина. Теперь Линдквисту-сыну привелось собственными глазами увидеть на Гороховой улице начало первой схватки за права свободного человека-гражданина. Молодой Линдквист в растерянности и без всякого намерения несся по Загородному проспекту, пока не увидел себя у дома, в котором проживал его сверстник и однокашник Михаил Глинка.
Линдквист ничего толком не мог пояснить Глинке и лишь торопил его на Петровскую площадь.
Когда они пришли туда, там уже волновалось человеческое море и в суматохе ничего нельзя было понять.
Лейб-гренадеры, освободившиеся от караулов в Петропавловской крепости, перебежали через Неву; предводительствуемые офицером-патриотом, они легко могли смять растерявшийся караул и захватить Зимний дворец со всей царской семьей. Самодержец пребывал в это время в неопределенности, между троном и Адмиралтейским бульваром. Но гренадеры, не найдя своих, повернули прочь от дворца и присоединились у Сената к московцам.
Восставшие еще могли бросить на весы истории одну или две пушки. Но и гвардейский экипаж, спешивший на помощь тем, кто стоял в каре у Сената, вышел из казарм без пушек и без боевых патронов.
Однако все ошибки можно было еще исправить, если бы те, кто вывели восставших солдат на Петровскую площадь, сохранили волю к действию и не боялись сочувствующей толпы больше, чем войск Николая Павловича.
Но быстро угасал, растворяясь в сумраке, день, и томительно долго бездействовали командиры боевого каре.
Толпы народа то катились сюда, как волны, воодушевленные примером беззаветною мужества, то отливали, пораженные бездействием восставших войск.
Трудно было заметить, что делали среди этой многотысячной толпы Глинка и его попутчик. Когда человеческая волна подхватила их и понесла к Сенату, Глинка едва не вскрикнул, пораженный раскрывшейся перед ним на миг картиной. Перед строем восставших московцев как ни в чем не бывало прохаживался штабс-капитан Александр Бестужев, адъютант его светлости герцога Вюртембергского. Издатель «Полярной звезды» прохаживался своим обычным, неторопливым шагом.
Если бы не дальнее расстояние, Глинка готов был поклясться, что там же мелькнула долговязая фигура Кюхли, а дальше в кого-то целил из пистолета молодой человек в сильно поношенном лиловом сюртуке.
Толпа снова отхлынула, теснимая кавалергардами, пошедшими к Сенату в атаку. И тогда Глинка увидел Льва Пушкина, размахивавшего на ходу палашом. Но размахивал оружием Лев Сергеевич вовсе не там, где навстречу кавалергардам защелкали выстрелы из каре. Лев бежал, ничего перед собой не видя, в сторону Невского.
– Лев! – Глинка схватил его за руку.
– Ужо им, плешивым! – отвечал разъяренный Лев Сергеевич.
– Откуда у тебя палаш?
– От Кюхли! – прокричал Пушкин-младший и скрылся.
Как в тумане, стоял, прислонившись к стене какого-то дома, Михаил Глинка, покинутый Линдквистом.
С площади еще неслись редкие, беспорядочные выстрелы и тотчас тонули в непрерывном смутном гуле. Со всех сторон подходили новые войска, охватывая кольцом восставших. Там, где еще недавно был свободный выход от Сената к памятнику Петру и дальше на спасительный мост, теперь ощетинилась штыками набережная. Как дверца мышеловки, захлопнулась в тылу у боевого каре Галерная улица, а новые полки все подходили. Николай Павлович, окруженный множеством приближенных, был уже на коне.
Глинка все еще стоял, пытаясь понять происходящее. Не случайно же собрались сюда все: и Кюхля, и Бестужев, и Каховский. Он протер глаза, стараясь проникнуть в сумрак, сгустившийся над едва видимым издали зданием Сената. Да, сомнений быть не могло: Михаил Глебов! Это именно он перебежал по фронту в растерзанной шубе, когда от Сената отхлынула толпа.
– Глинка, что с тобой? – Линдквист вдруг вынырнул откуда-то и, присмотревшись к приятелю, взял его под руку. – Идем домой!
– Ты видел наших? – спросил, не двигаясь, Глинка.
– Видел.
– Глебова?
– И Палицына тоже. Я давно подозревал неладное… Ну, что ты стоишь, как пень, идем!
– Ты подозревал… – сказал Глинка, и сходка у Рылеева вдруг приобрела для него новый смысл. – А я, брат, даже своими глазами видел, но ничего, олух, не понял!..
Они двигались среди поредевшей толпы, стараясь выбраться хоть на какую-нибудь улицу, не занятую войсками. Вдали все тревожнее били барабаны и все тоскливее причитал над обреченными ветер. В эту минуту судьбу России решила фраза, изящно произнесенная по-французски:
– Ваше величество, следует ввести в дело артиллерию!
Николай в знак согласия кивнул головой.
