Игорь Ильинский - Сам о себе
Все возможно на сцене для актера, если это делается им целесообразно и убедительно.
Станиславский на своем примере жизни и творчества показал нам, что он всю жизнь учился и совершенствовал свою «систему», всегда увлекаясь новыми своими открытиями. Его последователи подчас забывали великие его старые открытия. Но эти открытия уже взял на вечные времена на свое вооружение не только русский, а и мировой театр. И главное, чему надо учиться у Станиславского, – это верности беспрестанным поискам и страстному движению вперед, а также его ненависти к штампам и окостенению.
Увлекшись режиссурой, я стал более требователен к тем режиссерам, с которыми мне пришлось работать уже только как актеру. Меня стало очень многое не удовлетворять в их методах, в их решениях и предложениях. Я невольно не столько самоуверенно, сколь просто уверенно думал, что было бы можно решать сцену или даже весь спектакль, в котором я репетирую как актер, совершенно иначе и, с моей точки зрения, интересней. И это, пожалуй, мешало работе, хотя я, конечно, не вступал ни в какие творческие споры или бессмысленное критиканство. Просто мне была нужна неоспоримая и убедительная помощь более сильного художника, чем я сам, и только с таким художником-режиссером я хотел работать как актер. В силу этого я еще более стал тянуться к режиссуре. Но я твердо уяснил для себя, что я буду работать только над теми произведениями, которые меня увлекают и по поводу которых я могу сказать свое собственное слово. И не столько могу, сколько, вернее, не могу не высказаться.
Несмотря на такие жесткие требования к своим будущим работам, как раз в это самое время появились увлекающие меня планы.
Я предлагал театру в лице нового директора целый ряд интересующих меня работ. В эти мои творческие желания я посвятил не только директора театра, но и читателей «Вечерней Москвы», где в декабре 1967 года об этих увлекавших меня планах было напечатано в данном мною там интервью: «Месяц в деревне» (к юбилею Тургенева), «Женитьба Фигаро» Бомарше, «На всякого мудреца довольно простоты» или «Лес» Островского, «Свадьба Кречинского» и «Дело» Сухово-Кобылина, новая пьеса Полякова «Да здравствует король!». Однако ни одно из этих моих предложений не было принято.
Для меня была непонятна незаинтересованность руководства театра в моей режиссерской и актерской работе, тем более что моя работа над «Ревизором» получила объективное признание и была поддержана в рецензиях центральных газет («Правда», статья Хайченко, «Известия», статья Зубкова).
«С постановкой «Ревизора» (1966) вопрос о праве Ильинского заниматься режиссурой решился, думается, бесповоротно», – так писала в своей книге обо мне З. Владимирова.
В начале моей книги я писал, что и в молодости не в моем характере было «ждать» работы и ролей в Художественном театре. В нынешнем положении я считал себя уже зрелым и достаточно самостоятельным художником, время для меня с каждым днем становилось дороже.
Кроме личной неудовлетворенности и обиды, которые не стоит и скрывать, я ощутил глубокую горечь не только за себя, но и за театр, который был для меня родным домом и в котором я проработал тридцать лет. Мне ничего не оставалось другого, как подать заявление об уходе.
Но я оптимист. Я верил, что подобное положение не может не измениться и что при новых обстоятельствах, быть может, и я, в последние годы моей жизни, еще пригожусь Малому театру.
На два с половиной года мне пришлось с ним расстаться. Но потом, в какой-то степени мои надежды сбылись. Слишком очевидным было то сложное положение, в котором находился театр; я понял, что в нем должна начаться серьезная перестройка и новая большая творческая работа.
Появилась и тоска по родному дому, каким для меня был Малый театр. Появились мысли, что на данном этапе я могу быть полезен театру и что мой долг заключается в продолжении работы в родном и любимом мною театре.
Получив предложение возвратиться в Малый театр, я вновь вступил в него летом 1970 года.
Два с половиной года, которые я не работал в театре, не прошли для меня даром. За это время я возобновил мою связь с кино. Правда, отсутствие сценариев или, вернее, наличие легковесных, недостаточно интересных сценариев, трудные условия работы: очень сжатое время, малое количество репетиций, организационная неразбериха – все это сковывало мои желания, продолжало по-прежнему мешать мне всецело отдать себя кинематографии.
За это время очень оживилась деятельность телевидения, и я был рад, что меня там активно привлекли к работе. Мне стало очень дорого самое главное качество искусства телевидения – возможность через телевизионный экран общаться и разговаривать «по душам» как бы с одним близким мне зрителем, сидящим у экрана. Вместе с тем этот как бы единственно близкий человек превращается в то же время в многомиллионного зрителя. И при этом не теряется интимность общения.
Разговаривать «по душам» является главным требованием телевидения, так как любая неискренность, высокопарность и надуманность, идущая не «от души», так же как и любая неточность, видны на голубом экране больше, чем в театре и даже чем в кино.
Работа на телевидении была очень полезна для меня. Я снялся в четырех телевизионных фильмах. Три сорокапятиминутные передачи из цикла «Наедине со словом», четвертый был фильм «Старосветские помещики».
Таким образом, были экранизированы почти все программы моих литературных концертов.
Здесь я оказался «саморежиссером» (совместно с молодым и способным режиссером Ю. Сааковым). В этом качестве я предъявлял к себе, в свете телевизионных особенностей, новые, большие требования. Телевизионные особенности переносились мною и на работу в театре, где я уже начал репетировать, и на концертную эстраду. Я сознавал это с творческой радостью, и, несмотря на трудности, вставшие на пути преодоления открывшихся мне моих штампов и уже не удовлетворявших меня приемов, я одержимо стремился к углублению моего исполнения, к простоте, правде и душевности. Остававшиеся еще в этих работах ошибки, прежние поверхностные решения были для меня непереносимы. Вся эта работа была трудна уже хотя бы в связи с моим возрастом, когда можно было бы и «успокоиться». Но трудности скрашивались радостью от сознания движения, в котором я нахожусь как художник, от сознания необходимости такого движения, дающего новые плоды, мешающего творческому застою и топтанию на месте.
Еще и еще раз я убеждался, что самое страшное для любого художника – отстать от жизни и остановиться на достигнутом.
Для того чтобы этого не случилось, художник должен беспрестанно пересматривать свои работы, переосмысливать их, находя в этом переосмысливании новые основы для своего будущего творчества. Мучаясь порой ошибками, ища путей для их преодоления, художник может обрести и вдохновение для будущей своей работы. Снова и снова он должен держать бесконечные экзамены, связанные не только с требованиями времени, но и с его собственными новыми требованиями к себе, с его собственной меняющейся психологией и возрастом. Эти экзамены иногда кажутся мучительными, а иногда и оскорбительными, но, по-видимому, они необходимы и неразделимы с радостями творческого удовлетворения.
