Виктор Розов - Удивление перед жизнью. Воспоминания
Из старинных обрядов, с которыми я непосредственно встретился, запомнились два.
Были мы приглашены в какой-то городок в гости к японскому священнику. Дом его стоял при пагоде. Я спросил хозяина:
– Это очень старый храм?
– О нет, – ответил священник, – ему всего четыреста лет.
Театр Кабуки, который примерно того же возраста, по сравнению с театром Но – тоже юный. Театр Но существует чуть ли не тысячу лет. Я понял, какая древняя страна Япония, как глубоки корни ее культуры.
Когда мы вошли в дом, нам в ноги бросились женщины, упали и приникли лбами к полу. Я опешил и подумал: мне тоже надо падать перед ними? Оказалось, нет. Обычай таков: женщины дома падают в ноги гостям.
Мы обошли дом. Хозяин показал нам свои мастерские. На домашних ткацких станках ткали девушки. Это ученицы. Они платят за обучение и ткут ткани.
Забыл сказать: в дом входить в обуви нельзя, ее полагается снять в прихожей. Этот обычай перешел и к нам в СССР. В Японии я его готов терпеть, а у нас он мне неприятен. Пришла к тебе гостья в хорошеньких туфельках, сбросила в прихожей эту прелесть и шлепает по комнатам в чьих-то старых шлепанцах или в одних чулках. Кстати, приходит ко мне как-то драматург Галин и, смотрю, идет в комнаты в чистых, начищенных ботинках, а на улице дождь и грязь. В чем дело? Не по воздуху же он летел! Уходит. Вижу, надевает галоши. А я галоши и в глаза давно не видел. Тут же и подумал: а почему бы нам не вернуться к этому удобному и совсем не глупому, а нужному приспособлению. Я за галоши, я против шлепанцев для гостей!
Подали обед. Сидеть надо на полу, поджав под себя ноги крест-накрест. Я так не могу. Правая нога не гнется, не знаю, куда ее девать. Не класть же на стол. С трудом засунул под стол. Его высота десять – пятнадцать сантиметров. Сидеть в таком положении с непривычки мучение, затекает спина.
Комнаты домика были, можно сказать, пустынны. Несколько типичных японских картин и небольшая коллекция подставок для ваз. Ни стульев, ни шкафов, ни сервантов, ни стенок, ни диванов. Чисто, тихо.
Другой случай знакомства с чисто японским. Хидзикато решил угостить меня особо изысканной пищей. До этого я старался есть только обычную японскую еду – сырую рыбу, морские водоросли. Мы вошли в ресторан, прошли его насквозь и вышли в сад. Пройдя в глубь сада, я увидел тянущийся откуда-то наклонно деревянный желоб. Мы сели около этого желоба, по которому бежала прозрачная чистая холодная вода, на фарфоровые тумбочки. Через некоторое время вместе с водой сверху стало бежать что-то вроде вермишели, лапши или тонких макарон. Из ледяной воды надо было палочками ловко выхватывать эту вермишель и есть. Вот и все. Видимо, это было что-то изысканное, и жаль, что я оказался невеждой. Я ловил эту лапшу и ел, но так как по течению я сидел выше Хидзикато, то не выхватывал всю пищу, а оставлял ему. Он ловил искуснее меня.
Японские парки действительно фантастически причудливы. Деревья в них заставляют расти так, как угодно человеку. Всевозможные изгибы, извивы… Я даже видел, как огромное дерево растет вдоль пруда, параллельно воде. И хотя эти сады благодаря своей причудливости создают впечатление таинственности, мне они не понравились. Мне жаль растения, которые заставляют расти неестественно. Вроде бы на них надевали те колодки, в которых когда-то ходили японские женщины, для того чтобы их ножки были крохотными, как у трехлетнего ребенка.
А теперь о главном – о театре. Я же приехал смотреть «В добрый час!».
Существование японских актеров довольно сложное и нелегкое, если они не служат в государственных театрах и не знамениты. Молодежный театр, который поставил мою пьесу, имел минимальное количество актеров; если я не путаю, человек пятнадцать – двадцать. Заработная плата так скромна, что большинству непременно надо иметь еще побочный источник дохода. Театр этот имеет помещение для репетиций, как бы свое пристанище, но сцены для постановок у него нет. Он играет там, куда его приглашают. Это большие залы в зданиях каких-либо корпораций или даже школьные залы, тоже очень большие, иногда на тысячу – тысячу двести мест. Декорации возят с собой в особых фургонах, а актеры вместе с костюмами едут в автобусе. Разгружать декорации и устанавливать их на сцене, налаживать свет и звуковую аппаратуру, налаживать все оборудование сцены для спектакля входит в обязанности актеров. Когда я узнал об этом от Хидзикато, то несколько скис, так как знаю, что такое передвижной театр, каково качество его оформления и всего прочего. Когда же я собственными глазами увидел и эти автобусы, и работу актеров, увидел, как все технически продумано, подогнано, как доброкачественно все сделано и как ловко актеры пустую сцену превращают в привлекательную московскую квартиру зажиточного дома с совершенно правдоподобными атрибутами советского быта, то просто ахнул. И ни одной развесистой клюковки! Японская точность, аккуратность и добросовестность, по-моему, выше американской. И если в Америке за эту добросовестность платят хорошие деньги, то японцы проявляют ее, как я уже сказал, за крайне скромную зарплату. Значит, их добросовестность на несколько порядков выше и основана не только на личном преуспеянии.
Зрительный зал был полон – тысяча двести человек, хотя спектакль игрался примерно в двести пятидесятый раз. Подавляющее большинство – молодежь. Меня поразил вид усевшихся юных зрителей. Сплошь блестящие черные волосы. Вот уж поистине зал будто поголовно залит свежей черной тушью.
Играли очень слаженно, живо, искренне. Ну не странно ли: спектакль принимался зрителями точь-в-точь как когда-то в Москве. Опять и опять я убеждался, что между людьми мира куда больше общего, чем различий. Я попросил, чтобы мне дали возможность после спектакля побеседовать со зрителями. Из разговоров с группой молодежи особенно порадовал меня один диалог.
– Вам понравился спектакль?
– Да.
– А чем он вам понравился?
– Нас верно понимают.
– Что это значит?
– Видите, взрослые все время толкают нас на практическое поведение в жизни. А мы еще хотим идеального.
Да, молодые люди во всем мире хотят идеального, во всяком случае – чистого. Конечно, и в Японии не все молодые люди таковы. Мне, например, рассказали, что незадолго до моего приезда в Токийском университете произошла страшная история. Враждовали две какие-то разномыслящие группировки студентов. Накал страстей был столь велик, что одна группа захватила несколько юношей и девушек, увезла их высоко в горы, где снега, заставила раздеться донага и сидела-ждала, когда их противники превратятся в лед. Страшная история! Фанатизм мысли возбуждает и самые низменные, и самые чудовищные человеческие страсти.
