Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...
Этот принцип был ключевым для мировоззрения многих литераторов того времени, и если сейчас кому-то эта эстетика кажется ущербной, всё равно она заслуживает столь же внимательного изучения, как и поэтическое творчество её апологетов. Необходимым наполнением поэзии был образ героя, служащий читателям примером различных добродетелей, иерархия которых диктовалась и авторским стилем того или иного поэта, и исторической целесообразностью. Необходимо добавить, что сложившаяся в то время национальная, а по-русски говоря — всенародная идея, вобравшая в себя, кроме литературных, целый ряд иных образов церковного и светского происхождения, способствовала утверждению в России XVIII века великой культуры, науки, армии; развитию промышленности и сельского хозяйства. Образы героев в поэзии, по выражению Д. Д. Благого, воплощали «национально-исторический подвиг». Национальный герой, отражение государственной идеологии в поэзии, историзм русской поэзии — вот позиции, интересующие нас с течением времени всё сильнее. И потому без Державина (как и без Суворова, Потёмкина, Кутузова) нам никуда.
Не до Державина было в двадцатые годы XX века. Почему-то идеологи первых лет советской власти к событиям прошлых веков относились с мерками XX века. А Державин был бесконечно далёк от революционного класса. Да и не было у нас в XVIII веке массового пролетариата! И всё-таки в 1933 году именно с Державина началась одна из лучших советских книжных серий — «Библиотека поэта», созданная по инициативе А. М. Горького. Предисловие (несколько настороженное) Ивана Виноградова, подготовка текстов Григория Гуковского — лучшие филологические умы открыли Державина читателю тридцатых годов.
Державина изучали в школе — в особенности «Властителям и судиям». Подчёркивалось всё вольнодумное, дерзновенное, что было у него. «Державин — бич вельмож» был актуален в тридцатые годы. А в предвоенное время по-новому зазвучали батальные гимны славных дедовских времён. Всенародным героем снова стал Суворов. В 1937 году широко отмечалось 125-летие Отечественной войны 1812 года, не говоря уже о столетии дуэли А. С. Пушкина…
К литературной классике стали относиться почтительно, как никогда. Только грустно, что казанский памятник великому поэту не уцелел — его восстановят уже в наше время.
В 1943 году, как водится, на государственном уровне отмечали юбилей Державина — 200 лет. Патриотическая, батальная героика Державина в те дни зазвучала и в Москве, и в блокадном Ленинграде, в десятках университетов и педагогических институтах по всей стране — начиная с зала Чайковского, в котором торжественный вечер открыл Александр Фадеев.
Красная армия сражалась с врагом под Курском — и по-новому звучали старинные стихи:
О, исполать, ребяты,
Вам, русские солдаты,
Что вы неустрашимы,
Никем непобедимы.
Державиным научились восхищаться!
Событием стала юбилейная статья Павла Антокольского, опубликованная в газете «Литература и искусство». Советский поэт заключал: «Оказывается, он ещё очень молод, этот старик, и вылезает живым из своего ямба!»
Постепенно Советский Союз превратился в литературоцентричную державу. И для Державина нашлось место на литературном Олимпе. По сравнению с Пушкиным, Лермонтовым, Тургеневым, Толстым, Достоевским он пребывал на заднем плане. Но и Державин стал, если говорить языком того времени, «достоянием миллионов». «Коммунизм — это Тютчев, приходящий к зырянам, / Это грамотный чукча перед телеэкраном», — писал в те годы Лев Озеров, и это анекдотично только на беглый взгляд. Лучшие издания Державина — это несколько томов, в разные годы выходивших в «Библиотеке поэта», и «Анакреонтические песни», вышедшие в 1987 году в «Литературных памятниках» под редакцией Г. П. Макогоненко, Г. Н. Ионина, E. Н. Петровой. Из других редакторов и комментаторов Державина упомянем Д. Д. Благого, И. А. Виноградова, А. В. Западова, А. Я. Кучерова, Л. И. Тимофеева, В. А. Приходько, П. Г. Паламарчука. Каждый из них преподносил Державина массовому читателю с толком и с душой — нам в пример.
А как читал Державина Николай Анненков — актёр Малого театра, который и после столетнего юбилея выходил на сцену. В его исполнении «Властителям и судиям» и «Бог» звучали как подлинные пророчества.
В серии «Жизнь замечательных людей» в 1958 году вышла монография Александра Васильевича Западова о Державине — труд филолога, замечательного публикатора державинской поэзии. В те времена биографии русских монархистов в «ЖЗЛ» практически не появлялись, Державин стал исключением. Слишком велика была сила литературоцентризма в советские годы! За благословение Пушкина Державину простили борьбу против Пугачёва. Державина изучали в школе: мимоходом, но всё же изучали.
Олег Николаевич Михайлов в нашей словесности служит открывателем новых земель, в том числе и «хорошо забытых старых». Он стал первым исследователем Бунина — и писал о нём так, как будто речь шла не об антисоветчике-эмигранте. И о Державине он написал без оглядки на конъюнктуру. Просто объяснился в любви XVIII веку, временам, когда Россия крепко стояла на ногах и била врагов. В середине семидесятых михайловская повесть о Державине «Громовой пролети струёй» также вышла в серии «ЖЗЛ».
Для многих читателей первооткрывателем Державина стал Владимир Солоухин: его эссе «Посещение Званки» незабываемо:
«Ничего от усадьбы Званки или даже от её планировки не осталось здесь, на высоком волховском берегу. Всё тут безнадёжно уничтожено, стёрто с лица земли. И всё-таки давайте преодолеем некоторую инерцию, опомнимся от первого впечатления и будем рассуждать так.
1. Державин — великий русский поэт, во всяком случае самый большой наш поэт восемнадцатого столетия.
2. Бывали ли случаи, когда погибшие мемориалы строили совершенно заново? Да, бывали. Даже дом Пушкина в Михайловском. Недавно от первого до последнего кирпича построили на Садовом кольце сломанный незадолго перед этим дом Грибоедова. Спохватились и построили. Уже надоевшим примером стал так называемый Старый город в Варшаве — Старо място, заново построенное после войны. Теперь рядом со Старым мястом от первого до последнего кирпича возводится поляками Королевский (или Варшавский) замок. Так что примеры есть».
Так рассуждал Солоухин, призывал восстановить не только усадьбу, но и Хутынский монастырь…
Рассказал он и о могиле поэта:
«Сразу после войны, когда державинская могила оказалась среди руин, пошли по скорейшему и легчайшему пути. Не стали восстанавливать из руин монастырский комплекс, а перенесли прах поэта в Новгород, где он сейчас и покоится в Новгородском Детинце (кремле) под скромным обелиском и под доской с надписью „Гавриил Романович Державин, действительный тайный советник и многих орденов кавалер“. Доска старая, перенесена с прежней могилы. Надпись меня позабавила, когда я её увидел впервые. В самом деле: Суворов обратился к Державину за красивой и торжественной (надо полагать) эпитафией на будущую могильную плиту. „Здесь лежит Суворов“, — ответил поэт незамедлительно. „Помилуй Бог, как хорошо!“ — согласился великий полководец.
