Рудольф Риббентроп - Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»
До определенного момента вполне сыграло свою роль очарование большой политики, которым должен быть захвачен каждый активный политик в экспонированной позиции, если он хочет всерьез отдаться этой каторжной работе. Без большой страсти никто не возьмет на себя изнурительный и в конечном итоге неблагодарный «Job» («джоб»), тем более не нуждаясь в нем по своим личным обстоятельствам. То же самое справедливо и в отношении беспрестанно критикуемого, так называемого честолюбия. Если бы не существовало честолюбия в качестве духовной движущей силы, люди, вероятно, до сих пор сидели бы на деревьях. Оно означает готовность к трудовому достижению также и при отсутствии адекватного материального вознаграждения. Может быть, и существует чрезмерное или даже болезненное честолюбие, являющееся контрпродуктивным, однако нелестно в адрес честолюбия высказываются, по большей части, лишь неудачники.
Как неизменно твердолобым и негибким являлось военное руководство Гитлера, точно так же он действовал — или, вернее, больше уже не действовал — внешнеполитически. Из-за этого также и сильные стороны министра иностранных дел были нейтрализованы и блокированы. Отец по своему темпераменту был человеком дела. Как только из анализа положения возникала концепция, он приступал к ее реализации, если надо было, с жестким упорством. Моя мать выразила это так: «Он был кавалеристом, он атакует препятствия как конник». При этом коммерсант в нем умел, в случаях постоянно возникавшей нужды, идти на компромиссы или, как он говорил, «связывать концы с концами».
Его решимость браться за урегулирование проблем и, когда ничего другого не оставалась, рисковать, но и обеспечение внешнеполитических акций запасом альтернатив, отцовское умение вести переговоры и его готовность в известных условиях находить компромиссы, все эти его качества дополняли структуру личности Гитлера, малопригодную для дипломатических «игр». Указанное взаимодополнение расстроилось после начала войны с Россией и с этим также и отношения между ними. Несомненна обида «никогда не ошибающегося» визионера на министра иностранных дел, предупреждавшего его против превентивной войны с Россией из соображений трезвой «деловой политики» и — это Гитлер, вне всякого сомнения, понял уже в октябре 1941 года — оказавшегося правым.
Здесь следует уточнить: отец не расстался с должностью, скажем, не из-за боязни репрессий против него лично. Ему их не приходилось ожидать, по крайней мере, до тех пор, пока он не занялся чем-то в смысле конспирации, о деятельности которой не имел никакого понятия. Однако даже если бы в результате ухода его ожидали негативные личные последствия, это не удержало бы его от того, чтобы подать в отставку.
Во время восстановительного отпуска после четвертого ранения я смог в августе 1944 года приехать к отцу в Восточную Пруссию на два или три дня. До тех пор он был для меня всегда чуточку далекой, вызывающей почтение особой, однако в эти дни наша встреча была исполнена сердечности и глубоко личного общения. По этому случаю я вспоминаю о примечательной сценке, разыгравшейся между ним и мной. Однажды утром, это было после завтрака, и мы были одни, он получил выдержки из иностранной прессы. Вдруг он придвинул мне через стол вырезку из газеты со словами: «Считаешь ли ты, что такое возможно?» Речь шла о сообщении, полученном международной прессой от русских. В нем говорилось о систематическом убийстве еврейских заключенных в некоем занятом русскими немецком лагере в Польше. Я лишь рассмеялся и, едва ли не с упреком, ответил, даже ни на миг не задумавшись, возможно ли такое: «Но, папа, это ведь опять отрубленные детские руки в Бельгии из Первой мировой войны». Это относилось к курсу начальной военной подготовки всего германского вермахта: материалы вражеской пропаганды, такие как листовки и так далее, следует снабдить надписью «вражеская пропаганда» и передать командиру. Из клеветнической пропаганды стран Антанты во время Первой мировой войны были сделаны соответствующие выводы. Войска были в этом смысле в полной мере обучены и потому в целом для вражеской пропаганды труднодоступны. Отец согласился с моим спонтанным высказыванием с видимым облегчением.
Сегодня, когда высшие функционеры гитлеровского режима утверждают, что они ничего не знали о тягчайших делах, таких как, например, убийства евреев, это звучит неправдоподобно. Ныне, в эпоху, когда ничего не остается доверительным или тайным, изоляция отдельных представителей правительства в «системе» Гитлера труднопредставима. Полная — и желаемая Гитлером — дезинтеграция правительственной работы ей содействовала. Концентрационные лагеря и то, что в них происходило, были феодальной вотчиной Гиммлера. Они представляли собой огромные хозяйственные комплексы, подчинявшиеся ему одному. Уже по этой причине он никому не позволял заглядывать в карты. Заседания кабинета, на которых можно было бы задать вопросы, не собирались. Полная дезинтеграция правительственной команды отвечала в конечном итоге желанию Гитлера. Достаточно припомнить интернирование датской полиции, державшееся в тайне от полномочного представителя рейха Беста и его шефа, министра иностранных дел.
Успешная попытка сохранить в строгой тайне убийства евреев является доказательством беспокойства тогдашних ответственных лиц по поводу настроения немецкого народа в том случае, если бы об этих делах стало известно; к этому присоединяется то, что даже внутри режима знание об убийствах держалось в секрете. Начатое во время войны штурмбаннфюрером СС и судьей Конрадом Моргеном внутреннее следствие по этим делам привело к возбуждению предварительного расследования против Адольфа Эйхмана, Рудольфа Гесса, Освальда Поля и других, но также и к выводу, что круг лиц, знавших о них, ограничен несколькими сотнями человек[476]. Развернувшееся во время войны преследование евреев, угрожавшее их существованию, противоречило общепринятым этическим принципам немецкого народа. Его масштаб не был известен. Но уже общеизвестные вещи (еврейская звезда, депортации и так далее) были достаточны для того, чтобы подорвать доверие к руководству и его моральную легитимацию, и должны были, таким образом, воздействовать негативно на военные усилия. С другой стороны, немецкий народ, ввиду мощной русской угрозы и требования Рузвельтом и Черчиллем «безоговорочной капитуляции» осознавал, что ему приходится вести борьбу за выживание. Для многих немцев — как раз на ответственных постах — ужасная душевная раздвоенность! Клевета, представляющая весь немецкий народ в этих обстоятельствах «добровольным помощником» Гитлера, то есть распространяющая «коллективную ответственность» до третьего колена и дальше, — в один прекрасный день также, вероятно, обнаружится как тяжкая «ошибка». Непостижимо утверждение бывшего президента Федеративной Республики Рихарда фон Вайцзеккера, что «все могли это знать»[477], прежде всего в связи с тем, что в Нюрнберге он защищал своего отца, бывшего госсекретарем Министерства иностранных дел до 1943 года, с аргументом, что тот ничего не знал. Сегодня «депортации» неизменно приравниваются к убийствам, но в то время это нельзя было распознать!
