Алан Кубатиев - Джойс
Когда они в сентябре возвращаются в Париж, то Лючия опять живет с ними под присмотром нанятой сиделки-компаньонки. Джойса укладывают в постель боли в желудке, снова объясняемые нервами, и лечат их соответственно — лауданумом. Неделю он читает через сложную оптику гранки книги Бадгена «Джеймс Джойс и создание „Улисса“», а Бадген и Гилберт помогают ему удержать длинные полосы, расползающиеся из-под рук. Книга ему понравилась: ведь Бадген работал в основном с тем материалом, который он сам ему давал и уточнял. Он удивлялся, что его давний друг, оказывается, так хорошо пишет, но относил это за счет своего влияния. Но и Джойс помогал Гилберту делать английский перевод «Лавровых деревьев» Дюжардена. Только Герберт Горман разочаровывал его: месяцами он не показывал Джойсу новых материалов, и тот в конце концов отозвал свою авторизацию.
Энергии и азарта ему добавляло новое судебное преследование. Окружной суд штата Нью-Йорк вел разбирательство по поводу обвинения «Улисса» в непристойности. Поверенный Джойса Моррис Л. Эрнст и его помощник Александер Линдли собрали множество писем и отзывов от педагогов, писателей, священников, бизнесменов и библиотекарей. Типографов в этом ряду нет: был учтен печальный опыт английских изданий «Дублинцев» и «Улисса». В деле цитировались оценки Стюарта Гилберта, профессионального юриста и судьи, Ребекки Уэст, Шейн Лесли, Арнольда Беннета, Эдмунда Уилсона и многих других видных персон. Разумеется, аргумент, что стандарты пристойности и непристойности в 1933 году иные, чем тридцать лет назад, был использован сразу; говорилось, что «Улисс» — это уже классика, написанная для «просвещения и удовольствия», и он слишком сложен для «похотливого интереса». Процесс вел спокойный и вдумчивый судья Джон М. Вулси, терпеливо выслушавший все доводы. За лето он внимательно прочитал книгу и ознакомился с большей частью критики на нее, осень ушла на слушания, а в декабре огласил свое решение, удовлетворившее даже честолюбие Джойса красноречием и прекрасной литературной формой.
Вулси говорил, что Джойс намеревался показать «экран сознания» с его ясным передним планом и размытым фоном. Подобная задача требовала предельной откровенности, иначе автор не смог бы с ней достойно справиться. Да, текст «чувственен», однако он «честен», «искренен» и является «отчасти трагическим, но очень сильным толкованием внутренней жизни мужчин и женщин». «Мне совершенно ясно, что из-за нескольких сцен „Улисс“ — очень мощное усилие, для восприятия требующее чувственности, хотя и в пределах нормы личности. Но после долгих размышлений, по моему твердому мнению, хотя некоторые места „Улисса“ без сомнения могут вызвать у читателя тошноту, они нигде не пытаются быть афродизиаком. Таким образом, „Улисс“ может быть разрешен в Соединенных Штатах».
По телефону это решение было передано в «Рэндом хауз». Через десять минут линотиписты уже набирали книгу. Первая сотня экземпляров во избежание пиратства была отпечатана в январе 1934 года, а остальной тираж в любимом месяце Джойса, феврале. Кстати, в том же месяце был отменен знаменитый «сухой закон».
Новость о вердикте была сообщена Джойсу телеграммой и мгновенно разлетелась по Парижу. То и дело звонил телефон, друзья поздравляли Джойса, и наконец шум и суматоха настолько возбудили Лючию, что она перерезала провод. Репортеры терзали Поля Леона, а он вежливо отвечал: «Мистер Джойс находит, что судья не лишен чувства юмора». Сам Джойс отправил Керрану дюжину бутылок красного «Кло Сент-Патрис» урожая 1920 года, сопровождаемую телеграммой: «Так пала половина англоговорящего мира. Вторая последует за ней».
Психиатрам наконец разрешили заняться Лючией, но болезнь была непоправимо запущена. Ни семья, ни друзья уже не могли выдержать ее поведения, хотя Джойс иногда верил той нелепице, которую она ему рассказывала — например, о том, что все молодые люди, которые бывают в их доме, домогаются ее. И отец закрыл перед ними двери. Даже перед земляком-дублинцем редкого благочестия и общеизвестного целомудрия, глубоко оскорбленным таким приемом. Но и это не помогло; в январе 1934 года она бежала из дома, и вернуть ее удалось совершенно по-детски, угрозой позвонить в полицию. Джойс отчаянно старался видеть в этом временную эксцентричность обычной молодой женщины и упрямо верил, что смена обстановки может в конце концов помочь. Он написал Станислаусу, что собирается приехать в Триест, но еще до ответа Лючия устроила драку на отцовском дне рождения — она бросилась на Нору и ударила ее по лицу.
Джойс сдался. Под надзором сестры-сиделки дочь отправили обратно в санаторий Фореля-младшего, где она поначалу оставалась апатичной и рассеянной, а потом вдруг заинтересовалась окружением и людьми. Но надежда отца на выздоровление снова была разбита ее дикими галлюцинациями, а затем несколькими попытками сбежать в Париж. Она пряталась в крестьянском амбаре, пыталась перейти границу, но попалась и была возвращена в «Ле Риве де Пранжин». Ей становилось все хуже, но Джойс упрямо и нелепо продолжал надеяться: «Говорят, она поправляется. Нужна Соломонова мудрость и богатство царицы Савской, чтобы заниматься этим…» К Юнгу он по-прежнему отказывался обращаться.
Подобие прежней парижской жизни стало налаживаться, когда Лючия оказалась в больнице. Хотя Джойс не отказывался от общения, Поль Леон допускал к нему далеко не всех, и это помогало восстановить интерес к «Поминкам…». Мисс Уивер по тону переписки, по отзывам знакомых сочла, что жизнь Джойса меняется к лучшему, но он уже пропустил консультацию, глазу становилось хуже, и работа снова остановилась. В марте она приехала ненадолго и, увидев Джойса, очень деликатно предложила ему наконец собраться, по-прежнему полагаясь на ее деньги и дружбу. А начать следует с глаз. Будучи в редком для него расположении духа, Джойс прислушался, и когда в апреле 1934 года Рене Байи, французский промышленник, женатый на ирландке из Голуэя, предложил отвезти их на автомобиле в Цюрих (через Монте-Карло и Невшатель), он согласился. Путешествие было печальным, потому что накануне на той же дороге погиб в аварии его старый друг и ученик Жорж Борак — 13-го, в Страстную пятницу…
Фогт подтвердил неизбежность двух операций на правом глазу и пообещал, что это улучшит прохождение света. До сентября Джойс хотел успеть написать и наконец отдать в печать новый кусок «Хода работы», девятую главу, или «Мим Мика, Ника и нескольких Магги». В июне ее напечатало в Гааге издательство «Сервире пресс». Подготовить рукопись помогала мадам Рафаэль, интеллигентная женщина, которая разбирала его почти нечитаемые пометки и переписывала их огромными буквами. Она признавалась Джойсу, что надеется, что делает все правильно, хотя иногда чувствует себя тонущей в трясине — настолько мало она понимает. Джойс утешал ее, что она-то будет понимать текст лучше других, когда работа будет закончена. Возвращаясь в Париж, мадам Рафаэль выпала из автомобиля и проломила голову. Суеверный Джойс был потрясен: это был третий секретарь, получавший серьезную травму во время работы с ним. Он нанес ей визит, когда она чуть-чуть поправилась. Подержав руку на ее плече, Джойс внушительно произнес:
