Наталья Баранская - Странствие бездомных
С 1937 по 1940 год было написано множество писем. Сохранилось далеко не всё. Уцелело то, что оказалось к началу войны в надежном месте — в доме на Гранатном. Вся наша жизнь не способствовала сохранению семейного архива. Да и сами мы ценить письма начали тогда, когда они остались как память об утраченном.
Письма, сохранившиеся после войны, читаные-перечитаные и со слезами, и с улыбкой, немало послужили мне во время работы над книгой. По ним я восстановила в памяти многие подробности нашей жизни, они помогли полнее представить каждого из дорогих и любимых, дать им высказать свои чувства и суждения.
В письмах наших много любви, нежности и заботы, не хватает только впечатлений от происходящего в стране и в мире. Об этом мы говорили при встречах, но писать откровенно опасались; есть лишь какие-то частности, намеки. В общем, в этих письмах не отражается общественная жизнь. Думаю, их ценность в том, что они хранят отсветы настоящей, большой любви друг к другу. Любви, которая помогала каждому из нас пережить тяжелые времена. Отсветы той любви, которая не кончается со смертью.
Письма наши доживают свой век — бумага желтеет, чернила выцветают, ветшают листки. Мама писала на тетрадочных страничках, сложенных вдоль. Узенькие полоски заполнялись словами до самых краев. Конверты часто делала сама — из обложки тетрадки или перелицовывала мои. У нас с Колей не было особой нужды в бумаге, но часто писали на чем придется и второпях.
Потревоженные мною, особенно сильно в последние годы, письма «устали». Будут ли нужны кому наши письма, когда меня не станет? Думаю, их ждет пыльное забвение. Но сжечь их у меня не хватает духу, они — живые голоса из той далекой нашей жизни, единственные ее свидетели. Нелегкая, полная тревог и трудностей, эта далекая жизнь все же была счастливой.
Война научила нас простой истине: счастье — это когда все живы и любят друг друга.
«Уральскова, уральскова, уродина моя!»
С этой родины-уродины и была вывезена болезнь. Коварная, опасная, способная притаиться и неожиданно возникнуть вновь. Летом в Отдыхе Танечка стала быстро уставать на прогулках, просилась на руки. Коля охотно сажал ее на закорки, я стыдила: «Такая большая девочка!» Осенью ребенок начал жаловаться на боль в правой коленке. До отъезда из Москвы надо было показать девочку хорошему врачу. Папа взялся устроить обследование у своих медиков. Реакция Манту на туберкулез — резко положительная. Рентген легких показал множественные очажки, уже заглохшие (это и было «воспаление легких», перенесенное дважды). Рентгеновский снимок ножки не показывал нарушения в самом суставе, но, по словам консультанта по костному туберкулезу, «это еще ничего не значит» — процесс мог затронуть пока только суставную сумку. Ежедневное хождение: один за другим визиты в медучреждения, отделы, кабинеты… И я уже понимаю: хотя диагноза точного нет, но ясно — девочка больна. Страшная болезнь схватила ее, на время отпустила и вот забирает опять. Моя маленькая во власти болезни, от которой люди еще не изобрели лекарства.
Меня охватил ужас, отчаяние.
Профессор Краснобаев, высший авторитет по костному туберкулезу, посмотреть Таню отказался. Он доверяет своему ассистенту, своей ученице З. Ю. Ролье. Она говорит, что необходимо положить ребенка к ним в клинику в Сокольниках. Наблюдение, проверка требуют времени. Ребенок должен лежать даже при подозрении на туберкулез суставов. Покой, воздух, питание — другого лечения пока нет.
Отдать в санаторий даже без полной уверенности в диагнозе? Да, говорит отец. Она больна туберкулезом, это установлено; определить начало костного процесса непросто, нужно время. Папа успокаивает, доказывает разумность такого решения. А меня безумно пугает всё, и кажется, что нельзя так сразу сдаваться, надо делать еще что-то. Друзья, знакомые советуют: гомеопатов, бабок-знахарок, костоправов… Узнаю про лучшего в Москве хирурга-ортопеда профессора Зацепина, везу Таню к нему со снимками, анализами. Он не находит ничего похожего на костный туберкулез, говорит бодро: «Да плюньте вы на этих костников!» Но мне не становится от этого легче. Ну «плюну», и что дальше? Отец сердится: зачем ездили к Зацепину, с туберкулезом не шутят, «лучше переосторожничать, чем прозевать».
Господи Боже мой, а мы уже прозевали, пропустили самое начало грозной болезни! Днем я держусь, ночью плачу. Не сплю, а если засну со снотворным, то просыпаюсь в таком ужасе, такой тоске, что сердце каждый раз падает в какую-то пропасть.
Живем мы в «пещере» — полусгнившем доме на задворках Телеграфа. При дожде, мокром снеге отовсюду течет. Стены в потеках, потолок — в разводах, на полу таз, ведро, иногда и корыто. По иероглифам-потекам читаю я наше печальное будущее при свете фонаря, глядящего в окна. Тогда я не знала еще, что эта болезнь неизлечима, всегда может вернуться и последствия ее необратимы.
Несчастье свалилось на нас на пороге новой, казалось бы, благополучной жизни. Да нет же, несчастье притащилось за нами из прошлого, из уральской ссыльной жизни, из саратовской нищеты. Вот откуда она вылезла, эта палочка Коха, вот где ей было легко одолеть мое дитя! А потом обманное выздоровление — свежий воздух, солнышко, сосновый лесной дух.
А дитя живет, ничего не ведая. Она мила, как всегда, играет, болтает. И все же я замечаю: какая-то тревога доходит до ее сердечка — не отпускает меня ни на шаг из комнаты. Кухня за версту, мне надо обед приготовить, кормить ее получше. Делать что-нибудь можно, только когда она спит. Выйти из дому за продуктами я могла, если меня отпускали подруги или родные. Приходил папа, он был ласков и нежен с Танечкой, рассказывал ей сказки, как когда-то мне, маленькой, и, думается, вспоминал нашу давнюю привязанность, глядя на внучку. Карие глазки, кудряшки и хохолок, перевязанный бантом, конечно, напоминали меня.
Не могу вспомнить, как мы очутились в «пещере». Какое-то время побыли на Гранатном, у отца. Таня даже успела погулять на Патриарших прудах в группе. Такие прогулочные группы всегда существовали в Москве как приработок старушек к пенсии, как помощь маменькам, опасающимся казенных детских садов. Общение с ребятами Танечка ценила и к группе отнеслась снисходительно. Вот это теперь помогло мне готовить мою девочку к предстоящему санаторию.
В Сокольниках я побывала, мне показали всё в небольшом, но вместительном особняке со светлыми комнатами, с огромной террасой. На высоких кроватях, легко и бесшумно катающихся, лежат и сидят, привязанные специальными «упряжками», дети. Одни занимаются в «классах», читают, делают уроки (у каждого на кровати свой столик с пюпитром), другие, не доросшие до школы, возятся с игрушками или рисуют. То, что я увидела в санатории, успокаивало теплом, добротой нянечек и воспитательниц, но вид привязанных ребятишек, которые годами не будут ходить, отдавался тоской в моем сердце. Преодолевая тоску, весело и бодро рассказывала я своей дочке о «лежной группе» (так она сама обозначила это ребячье сообщество). И не только рассказывала — нарисовала, раскрасила, вырезала из картона и бумаги все оборудование и всех персонажей этой «лежной группы». Модель санатория. Дом, в котором моему ребенку предстоит совершенно необычная жизнь. Я старалась подготовить ее к перемене участи, сознавая, что картонная эта модель очень далека от того, что ждет ее в действительности.
