Захар Прилепин - Подельник эпохи: Леонид Леонов
Неизвестно, Шауро ли нажаловался в Политбюро о несносном поведении Леонова или сами «старейшины» пришли к такому решению. Но фамилии людей, которым выступление писателя пришлось своей вопиющей аполитичностью не по вкусу, Чаковский назвал самые увесистые: председатель Совета министров СССР Алексей Николаевич Косыгин, заведующий Отделом агитации и пропаганды ЦК Михаил Андреевич Суслов и секретарь ЦК КПСС Андрей Павлович Кириленко…
Чаковский терять свое место вовсе не хотел, но и маститого писателя обидеть боялся, посему честно признался Беляеву: «Я доклад Леонова опубликовать не могу. Что делать?»
Опытный аппаратчик Беляев быстро придумал выход из положения:
– Александр Борисович, – сказал он Чаковскому, – вон стоит Брежнев. Идите к нему и скажите, что возглавляемое вами издание не может полностью напечатать доклад лауреата Ленинской премии Леонида Леонова.
Чаковский так и сделал.
«Я наблюдал, как он горячо что-то доказывал, – рассказывает Альберт Беляев. – Потом они пожали друг другу руки, и сияющий Чаковский подлетел ко мне:
– Всё в порядке. Леонид Ильич дал добро печатать доклад полностью в “Литературке”. Сказал, что кое-кому из Политбюро что-то там не понравилось в докладе, но печатать нужно полностью, иначе нас не поймет интеллигенция».
Поведение Брежнева мы, конечно же, можем успешно объяснить некоей демократичностью советского вождя и даже его уважением к Леонову… Но думается, что тут имеет место та же история, что и в случае с Хрущёвым. Помните, как Хрущёв признался, что книг Леонова не читал? Вот так и Леонид Ильич их не читал, а доклад прослушал, завороженный самой витиеватостью леоновской речи, в смыслы не вдаваясь – если и был в состоянии их постичь. Брежнев в толк не мог взять, к чему такой переполох. «Что-то там не понравилось…» Мол, вечно этот въедливый Михаил Андреевич суетится на пустом месте.
Но Леонов, прожженный литературный старожил, с его многолетним чутьем и цепким глазом, по одному суетливому передвижению властных и литературных чиновников сразу понял, в чем дело. Поймал Беляева за рукав:
– Что, мой доклад не хотят печатать?
– Нет, что вы… Все в порядке… Сами видели, какой фурор он произвел… Овация…
– А что же вы с Чаковским так суетились?
И, не дождавшись ответа, прибавил с откровенной злостью:
– Это мне еще один урок: не лезь в общественные дела, не связывайся с политикой и политиканами. Они меня не знают и не понимают.
Леонов сознавал, что своим упрямством нажил себе сразу несколько недоброжелателей на самом верху: тут и Шауро, откровенно испугавшийся леоновского отказа делать доклад, и Косыгин с Кириленко и Сусловым, которые имели свое мнение по поводу леоновского выступления, но через их три сановных головы перешагнули и решили вопрос лично с Брежневым.
Нужно ли это всё было Леониду Максимовичу?
К тому же ему, как всякому человеку, был неизвестен собственный земной срок – и ой как не хотелось тратить последние годы жизни на эти нелепые препирательства, когда и так ясно, что ничего всерьез изменить не получится. Та же, к примеру, лесная проблема могла послужить доказательством бессмысленности увещеваний властей предержащих: сколько сил было положено, а как творился беспредел то здесь, то там, так и творится по сей день.
«Не лучше ли достроить свою “Пирамиду” в оставшиеся на счету дни?» – так мог думать Леонов.
В начале лета 1970 года он сделает жест, который до тех пор себе никто не позволял. Неожиданно он прислал в ЦК КПСС письмо с отказом выдвигаться кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР.
Люди готовы были за депутатство сложить голову и душу по ветру пустить – а тут такое…
Суслов, который ничего не забыл, сказал: «Не хочет – не надо».
Желающих занять депутатские места и так было достаточно.
В октябре 1970 года Леонов войдет в состав Всесоюзного комитета по проведению юбилея Ф.М.Достоевского, но выступать с докладом ему уже не предложат. Ну его, этого взгального старика, не известно, чего от него ждать.
Леонов и Шолохов
Свою литературную работу Леонов и Шолохов начали почти одновременно и некоторое время даже работали в одинаковом темпе.
Первая серьезная публикация Леонова – в 1922 году, Шолохова – в 1924-м.
К 1932 году оба создали по пять томов произведений. Шолохов – «Донские рассказы» (которые, как и ранняя, малая проза Леонова, долго потом не переиздаются), три книги «Тихого Дона» и первый том «Поднятой целины». У Леонова свой том повестей и рассказов, «Барсуки», «Вор», «Соть», «Скутаревский».
Но «Барсуки» вышли на два года раньше первого тома «Тихого Дона», и в леоновском романе есть места, которые убеждают нас в том, что Шолохов тогда прочел его очень внимательно.
Леонов, как и чуть позже Шолохов, делает главным героем не большевика, а мятущегося, сильного, страстного человека, которого то течение подхватывает, то он сам поперек течения идет, без видимого смысла, от одной душевной, неизбывной муки.
Леоновская «молодятина» – жуткое определение солдатни – будто бы откликнулась у Шолохова в «Тихом Доне», когда подвыпивший безымянный старик говорит о едущих на фронт людях: «Милая ты моя… говядинка».
Созвучны любовные коллизии в «Барсуках» и «Тихом Доне». Леонов, а затем Шолохов без прикрас дают взаимоотношения меж мужчиной и женщиной, рожденных и живущих «на земле», в сельских местах, не важно, в деревне или на хуторе. Надо сказать, что до тех пор русская литература куда чаще обращала внимание на любовные трагедии в среде бар или мещанства.
Когда Леонов описывает, как Егор Брыкин бил изменившую ему жену Анну, он дает замечательно точную психологическую ремарку: «…сидела в нем уверенность, что наложением рук на повинную голову как бы прощает он Анну и отпускает ей многие ее грехи. Анна приняла побои молча, лежала так, словно не хотела видеть себя возле суетившегося чуть не до обморока мужа».
В этом леоновском абзаце уже заложен рисунок взаимоотношений Аксиньи и Степана Астахова. И в будто безучастной реакции Анны угадывается будущая, презирающая мужа Аксинья, и в поведении Брыкина, желающего вернуть свою женщину, после собственного зверского к ней отношения, видится Степан.
Описанная Леоновым «барсучья» жизнь людей, ушедших из-под новой власти и не пришедших ни к какой, тоже содержит прообраз будущих мытарств Григория Мелехова, например, его жизни на острове в банде Фомина.
Сравните саму атмосферу. Вот Леонов:
«Опять заступила место тишина, земляная, самая тихая.
– Эха, бычатинки бы, – вздохнул Петья Ад, сидевший с вытянутыми ногами на полу, и коротко зевнул. – Пострелять бы… долгоухого видал даве.
