Франко Дзеффирелли - Автобиография
МК: Знали ли вы Стравинского?
ФД: Нас знакомили. Я его видел, но я был слишком молод. Я его видел, когда он приезжал во Флоренцию, на фестиваль «Музыкальный май» в 37-м или 38-м году. Дирижера Игоря Маркевича я тоже знал, это был искрометный человек.
МК: Вы всегда болели за «Фьорентину»?
ФД: А как же! С самого детства.
МК: А что Берлускони?
ФД: «Милан» и «Фьорентина» — дружественные команды, между ними бывают обмены.
МК: Хорош ли был Диего делла Валле?
ФД: Он хорошо вел дела — он же деловой человек. И он мне нравится, не то что этот идиот из «Интера», который только деньгами швыряется.
МК: Вы интересуетесь футболом?
ФД: Как иначе? Я знаю массу игроков, я видел, как они росли и взрослели. У них ведь жизнь очень короткая: десять лет — и все. Но они отлично позволяют нам всем выпускать пар. В футболе неважно, тебе семь или семьдесят: и ребенок, и старик вместе кричат «давай-давай!», у них одинаково сердце бьется. Опять же, не важно, какой ты национальности, из какой части света.
МК: Это появилось только в последние годы?
ФД: Нет, всегда так было. Футбол — потрясающий клапан, который позволяет всему обществу спустить пар. Если бы не футбол, в мире было бы гораздо больше преступлений. А когда уж твоя команда выигрывает кубок страны…
МК: Вы боитесь?
ФД: Умереть — не боюсь, а смерти — боюсь. Кто знает, какая смерть мне достанется. Я видел, как страшно умирали некоторые мои друзья. А у кого-то все было по-другому. В общем, я надеюсь на лучшее. И мне хочется верить, что этот момент не наступит, пока я еще на коне.
МК: Сколько лет вам было, когда вы впервые задумались о смерти?
ФД: Мне несколько раз очень сильно доставалось. В 69-м или 68-м году я вместе с Лоллобриджидой попал в страшную автокатастрофу. Вот тогда все и началось. Я был закован в гипс с ног до головы, 18 трещин в черепе, одна только дырка вокруг рта — чтобы есть. И еще глаз работал. С меня сняли цепочку с медальоном, которая у меня была с самого детства, и повесили в изголовье кровати. Лежа я смотрел на этот медальон со святым Франциском, и я сказал ему: «Дорогой святой Франциск, если я встану, обещаю, что я тут же сниму о тебе фильм». Все закончилось хорошо, я выздоровел, и как только вышел из больницы, заявил, что буду делать фильм о святом Франциске. Поскольку перед этим я сделал «Ромео и Джульетту», и был огромный успех, на студии «Парамаунт» немедленно согласились и дали мне денег. Я принялся за работу, и вышел «Брат Солнце». Вот такая история. Но с тех пор я начал задумываться о смерти и о том, кто не дает нам умереть и помогает в вечной жизни. Я нашел утешение, нашел надежду, но мы, к сожалению, материальны. Материя состоит из миллионов клеток, в которых живет душа. В общем, передо мной встала проблема жизни и смерти, которая раньше меня как-то не касалась. Раньше я думал об успехе, о сексе, о друзьях, о деньгах, тратил раньше, чем зарабатывал. А тут я столкнулся лицом к лицу со смертью и спасся только чудом. 18 трещин!
МК: Лоллобриджида тоже пострадала?
ФД: Она только колено повредила. Я ее заслонил. Она сидела рядом, когда машина вылетела с дороги, и весь удар пришелся на меня. Это был поворотный момент. С тех пор жизнь стала для меня альтернативой смерти, ожиданием смерти, подготовкой к ней. Только при этом надо жить, а не замирать в ожидании. Я не сторонник аскетической веры, моя вера — это моя работа. А людям я никогда не делал зла. И я очень люблю животных.
МК: Сколько у вас собак, шесть или семь?
ФД: Сейчас шесть. Сегодня вечером я их всех увижу.
МК: Всех помните по именам?
ФД: Конечно. Четверых я спас от живодеров в Румынии, когда в 2001 году ставил там «Каллас навсегда». Их чуть было не замучили, а я их вывез в Рим. Там у меня уже были Джек, Рассел — терьеры, которые жили со мной всю жизнь, они мне были как братья, только уже старенькие. Но когда появился молодняк из Румынии, они тоже почувствовали себя бодрее — пока не умерли все вместе три года назад. Им было 14, 15 и 16 лет.
МК: Да, да, я их помню, двое или трое были очень старые.
ФД: Тогда я тут же взял еще двух щенков, сейчас они вместе со старшими. Животные, природа — это настоящее счастье. А вот люди, страдания ближних, несчастные, не имеющие никакой надежды, бедняки, которым не на что дожить до завтра…
МК: Что тут можно сделать?
ФД: Ничего.
МК: Что я могу сделать?
ФД: Тут никаких твоих богатств не хватит, даже если ты поступишь как святой Франциск и раздашь все бедным. Эту проблему никто не сможет решить иначе как поменяв всю экономику, ликвидировав разрыв между очень богатыми и очень бедными. Но у нас еще есть средний слой, который составляет живой нерв общества, его сердцевину. Это те самые люди, которые учатся, усваивают и производят новое. У тех, кому внезапно свалилось на голову огромное богатство вместе с белыми «роллс-ройсами», мозгов нет, это случайное явление. Они ничего не привносят в культуру, ничего не дают для развития гуманитарных наук и искусства. У бедных просто нет возможностей, хотя среди них есть люди, которые на многое способны. Не надо забывать, что все великие художники Возрождения были из очень бедных семей. Микеланджело, Леонардо, Мазаччо, Боттичелли родились бедняками, но искусство сделало из них мастеров. Вот этот-то класс и уничтожил Сталин. Расправился со всеми, кто носил очки, чтобы читать и писать. А ведь они — хранители культуры, они отправляют детей учиться, они двигают вперед театр. Искусство — это не богачи и не бедняки, это как раз средний класс.
МК: У вас многие друзья умерли?
ФД: Все вообще. Я остался почти один.
МК: Что у вас были за отношения с Висконти?
ФД: У наших отношений была своя история, своя судьба. В какой-то момент мы почти разошлись, но потом снова начали общаться, когда он заболел. Я проводил с ним почти все время.
МК: А как с Антониони?
ФД: Ничего особенного. Мы были знакомы, но не больше. Я никогда в жизни с ним не сближался, да и фильмы его мне не нравились — пессимистичные, депрессивные.
МК: А Бертолуччи?
ФД: Если фильм ему удается, то это потрясающий фильм. Но он очень много ошибается. У него либо ошибка, либо шедевр, никаких других вариантов. Я вот, например, никогда не ошибаюсь, меня защищает профессионализм. В конце концов все приемы складываются в единое целое. Иногда выходит даже шедевр. Но ниже определенного уровня я не опускаюсь.
