Альберт Вандаль - От Тильзита до Эрфурта
К несчастью, всякое, хотя бы незначительное, ограничение в деле пользования предоставленными выгодами имело дар портить настроение русских и приводить их в дурное расположение духа. Единственный пункт, по которому Александр и его министр привезли в Эрфурт уже готовое мнение, пункт, на котором они твердо стояли, решив отклонить всякий компромисс, была признанная ими обоими необходимость доставить своему государству немедленное расширение границ за счет Турции. В этом отношении их решение было установлено твердо и бесповоротно. Главный упрек, который они делали французской политике, состоял в том, что она до сих пор платила им только обещаниями, исполнение которых откладывалось Наполеоном в продолжение целого года. Беспокоясь по поводу этих повторных отсрочек, устав ждать, они спешили выйти из этого положения, и Румянцев выражался по этому поводу с почти грубой откровенностью; он говорил Шампаньи: “Мы не можем согласиться на продление существующего уже целый год положения вещей; оно слишком идет вразрез с нашими интересами; мы для того и приехали сюда, чтобы объявить вам, что намерены положить этому конец”.[637] Опираясь на слова, сказанные Наполеоном в Тильзите, как на нечто, дающее им известные права и на услуги, оказанные Россией общему делу, они прибыли в качестве нетерпеливых кредиторов, желавших использовать свои права, и требовали уплаты долга, который, по их мнению, следовало взыскать уже много месяцев тому назад. Предпочитая частичное, но данное тотчас же удовлетворение надежд на безграничные выгоды в будущем, предпочитая приобретение княжеств cейчас же обещанию Константинополя в будущем, они cгорали от желания доставить России вполне определенное и бесспорное приобретение. Можно было подумать, что царь дал клятву своим подданным – не возвращаться из Эрфурта, не привезя им с собой клока Турции.
Кроме того в своих отношениях к Наполеону Александр и Румянцев дошли до такой степени недоверия, что каждое слово императора принимало в их глазах подозрительный смысл и заключало в себе западню. В настоящем случае им казалось, что требуемая отсрочка содержала в себе отрицание самой сущности их права. Они говорили себе: если Наполеон требует от них новой отсрочки, то только в надежде их обойти и обмануть. Пока они будут бездействовать и откладывать в долгий ящик предъявление туркам требований о формальном отречении от княжеств и завершении этого дела соответствующим трактатом, Наполеон покорит Испанию. Покончив с этой задачей, он устремит свое внимание на Восток. Если к тому времени мир с Англией не будет заключен, он вернется к своим первоначальным идеям. Так как война между русскими и Портой не будет окончена, он воспользуется этим, чтобы предложить им на обсуждение вопрос о разделе Турции. Это послужит для него средством вознаградить себя за эрфуртские уступки более значительными для Франции выгодами, даст ему повод вызвать нескончаемые затруднения и подвергнуть вопрос во всем его объеме новому рассмотрению.[638] С другой стороны, если мир с Англией будет заключен прежде, чем Россия успеет окончить свою распрю с Портой соглашением, которое будет служить Александру гарантией, что наполеоновская политика будет идти прежним путем? Разве император, который не будет более нуждаться в союзе на Севере, не может вернуться к туркам, не может поддержать их и оказать содействие их сопротивлению запоздавшим требованиям и, обманув доверие России, взять обратно те уступки, к которым вынудила его только настоятельная необходимость? Итак, по их мнению, необходимо было, чтобы восточный вопрос, вместо того, чтобы оставаться полуоткрытым, как того желала коварная политика, был окончен теперь же, в течение нескольких недель, пока Наполеон не может обходиться без России, и пока его собственная выгода служит гарантией его искренности. Сверх того, Александр и его министр хотели поскорее развязаться с делами на Дунае, чтобы приобрести свободу действий в Европе и не нуждаться в Наполеоне. Вот почему Румянцев и приступил с предвзятым намерением не быть уступчивым к обсуждению тех статей, с помощью которых в отстаиваемом Шампаньи французском проекте, составленном Талейраном по указанию императора, имелось в виду установить как настоящее положение княжеств, так и будущую их судьбу.
В первоначальной его редакции этот проект содержал восьмую статью, составленную так: “Его Величество Император Российский, исходя из того, что революция и беспорядки, волнующие Оттоманскую империю, лишают ее всякой возможности дать, а, следовательно, и всякой надежды получить от нее достаточные гарантии личной и имущественной безопасности жителей Валахии и Молдавии, решил отнюдь не возвращать княжеств, тем более, что только обладание ими может дать естественную и необходимую границу его империи. Его Величество Император Наполеон не противится решениям Его Величества Императора Всероссийского”.[639] Александр и Румянцев нашли эти выражения слишком слабыми и предложили заменить их другими, а именно; “Его Величество Император Наполеон согласен, чтобы Император Российский получил в державное обладание Валахию и Молдавию, принимая за границу Дунай, и признает с настоящего времени присоединение их к Российской империи…” После некоторого сопротивления Наполеон согласился, чтобы его согласие на намерения Александра было выражено в столь точной форме, и русская редакция была принята. “Если найдется более точная, более сильная формула для выражения нашего согласия и признания, мы примем ее, – сказал Шампаньи, – но во имя высокого значения восстановления мира ограничьтесь этим в настоящую минуту”.[640] Перешли к следующей статье, и спор возобновился с новой силой.
Эта статья давала России право вести переговоры о приобретении княжеств непосредственно с Портой, помимо нашего посредничества. Наполеон, который сначала стремился удержать за собой признанную за ним роль посредника, для того, чтобы, руководить переговорами, удовольствовался в конце концов следующей оговоркой: “Порте не будет сделано никакого сообщения о намерениях России до тех пор, пока не станет известным результат предложений, сделанных Англии обоими государствами”. Эта фраза, решительно отвергнутая Румянцевым, сделалась новым камнем преткновения.
После неоднократных разговоров, особенно после последнего по этому вопросу двухчасового спора, Шампаньи признал в своем собеседнике систематическое предубеждение, которое делало его глухим ко всем доводам. “Такое упорство Румянцева, – писал он императору, – не является результатом настоящего момента. Оно является результатом долгих размышлений, направленных постоянно к одной цели; следствием надежд, осуществление которых ожидалось с большим нетерпением, и, наконец, убеждения, что в настоящее время ничто не может воспрепятствовать исполнению намерений России. Я отчаиваюсь побороть его упорство”.[641]
