Николай Пирогов - Вопросы жизни Дневник старого врача
Ходит, между прочим, еще один забавный qui pro quo2 из рустовской клиники, вероятно, выдуманный (e bene trovato)3.
Сын Руста, молодой докторант, ограниченный до глупости, записанный в практиканты, получил для определения болезни вновь поступившего в Charite старика, страдавшего большою кровоточивою (вероятно, варикозною) язвою на ноге.
По рустовской гелкологии, такая язва непременно должна была быть геморроидальною; между тем молодой Руст ломает себе голову; старый Руст хочет вывести сына из затруднения и помогает ему в диагнозе разными намеками. Ничто не помогает. Наконец, старый Руст говорит сыну:
— Да вспомни, чем твой отец так часто страдал в жизни; по его обычной болезни назови и эту язву на ноге.
— Ulcus syphiliticum4! — вдруг выпалил сынок.
— Schafskopf!5, — пробормотал отец и вызвал другого практиканта. Несмотря на все эти недостатки, Рустов способ диагноза был в то
время так привлекателен своею кажущеюся положительностью и точностью, что принят был и другими клиницистами. Я и сам, признаюсь, в первые годы моей клинической деятельности в Дерпте держался этого способа и увлекал им молодежь. И теперь, когда объективизм в медицине сделался гораздо точнее и надежнее, предварительный диагноз по одним объективным признакам, до расспроса больного, я считаю более надежным; никому, однако же, из молодых врачей не посоветую основываться на этом одном предварительном распознавании болезни, считая необходимым после расспроса и рассказов больного снова по — Учение о язвах (лат.). Анекдот (лат.). И хорошо выдумано (ит.). Сифилитическая язва (лат.). Баранья башка, болван (нем.).
322
вторить свой объективный диагноз, нередко после этих расспросов требующий еще и нового расследования.
Руст в помощники себе в Charite выбрал Диффенбаха и поручил ему оперативную часть. Едва ли когда сам Руст был хорошим оператором; может быть, он был смелым, но ему недоставало ни ловкости, ни анатомических сведений. В мое время он уже не оперировал; только однажды как — то, в отсутствие Диффенбаха, он взял нож в руки для операции большой ущемленной грыжи.
— Я вам покажу, — сказал он слушателям, — как старик Руст оперирует, — и махнул смело ножом по грыжевому мешку.
Предполагал ли он омертвение уже кишки и хотел ли вскрыть ее вместе с грыжевым мешком, — не знаю; этого не знал никто, смотря на всю процедуру издали; но факт тот, что вслед за смелым рустовским надрезом со свистом вылетели ветры и ручьем полились испражнения. О больном по обыкновению не было потом ни слуху, ни духу.
Диффенбах, в то время еще не рассорившийся с Рустом, шел в гору. Его пластические операции приобрели ему уже тогда славу и имя. И действительно, это был гений — самородок для пластических операций.
Изобретательность Диффенбаха в этой хирургической специальности была беспредельная.
Каждая из его пластических операций отличалась чем — нибудь новым, импровизированным. И это необыкновенное искусство при весьма ограниченных научных сведениях, при полном незнании анатомии и физиологии! Кроме пластических операций, Диффенбах хорошо и счастливо делал грыжесечения; но прочие операции выходили у него не мастерски сделанными. Рассказывали, что Диффенбах приобрел большую ловкость в сшивании ран, быв долго так называемым флике — ром (Fliecker)1 при студенческих дуэлях в Кенигсберге; так же он практиковал и в берейторской школе. Диффенбах отлично ездил верхом.
С виду это был приземистый, широкоплечий мужчина, лет 40, с умным, красивым лицом, высоким лбом, римским носом, небольшими, из глубины смотревшими умными глазами, но очень тонким и слабым, не соответствующим широко сложенной груди голосом. Privatissimum Диффенбаха, стоившее дорого (4 больших фридрихсдора с каждого из 7–8 слушателей), было мне только тем полезно, что доставило мне случай видеть несколько замечательных (и тогда еще новых) пластических операций; а все другое, излагавшееся нам Диффенбахом на этом privatissimum, не стоило и выеденного яйца. Он показал несколько своих пластических операций на трупе, мямля по обыкновению и выпуская из горла нам, и то неохотно, одно слово за другим; в ораторы он не годился. Его надо было видеть как оператора — специалиста, но не слушать, что он говорит.
С Грефе, а потом и с Рустом, Диффенбах был на ножах.
С Грефе потому, что это был человек совершенно другой масти, а с Рустом потому, что тот не давал ему хода в Charite; да к тому еще на
Штопальщиком (нем.).
322
консультации у барона фон Альтенштейна, болевшего карбункулом, Руст (сам) переменил, без всяких объяснений с другими врачами, способ лечения, сказав Диффенбаху, как бы в извинение своей неучтивости: «Sie sind doch meine Leute»1, на что Диффенбах заметил: «Ich bin kein Leibeigener»2.
После ссоры Диффенбах при нас ругал иногда Charite на чем свет стоит.
— Das ist eine Mordgrube!3, — и он был прав.
Charite во все время нашего пребывания было резервуаром госпитальной нечисти (госпитального антонова огня) и гнойного заражения.
Да и долго спустя после того, в 1864 году, при посещении клиники профессора Юнгкена в Charite, госпитальная нечисть не исчезла; Jungken для предохранения от нее прижигал еще свежие раны после операций раскаленным железом. При мне после извлечения большого секвестра4 из бедренной кости он прижег все дупло, из предосторожности, раскаленным железом.
И самому Русту немало тогда доставалось от Диффенбаха. Он не женировался5 насмехаться над Рустом во всеуслышание, где только мог.
Наружность Руста действительно немногих располагала в его пользу. Это был старый подагрик, приземистый, низенький ростом, с седыми длинными и густыми волосами, резко отделявшимися на красном, как пион, фоне широкого, грубого лица; глаза только не потеряли своего блеска, и умно и бойко смотрели из — под седых нависших бровей и сверху надвинутых на них больших серебряных очков; голову прикрывал зеленый суконный картуз, в котором Руст сидел и в клинической аудитории. На ногах — нередко плисовые сапоги, под ногами — всегда коврик.
Не мудрено, что такая оригинальная наружность подвергалась едким сарказмам неприятелей. Диффенбах на одном многолюдном вечере, где много говорилось о старине, на рассказ одного профессора о том, что еще не очень давно старый Мурзинна называл Руста «Gelbschnabel»6, Диффенбах заметил, что гораздо приличнее было бы для Руста название «Blauschnabel»7.
Не один Диффенбах, впрочем, выбирал Руста предметом насмешек. Сам наследный принц, любивший Руста и пожаловавший его в свои лейб — медики, издал на него презабавную карикатуру, долго выставлявшуюся в окнах магазинов Под Липами.
Руст был защитником карантинной системы во время холеры и возбудил этим против себя все народонаселение. Вот поэтому — то случаю и явилась карикатура, изображающая большого воробья с физиономиею
