Игорь Русый - Время надежд (Книга 1)
Лейтенант Штраус, устроившись на танке, старался вызвать по радио штаб дивизии. Вскоре он спрыгнул и бегом догнал солдат, тащивших обер-лейтенанта.
- Час назад русские закрыли коридор, - тихо сказал он. - Приказано выходить к реке Наре.
Рот Винера мучительно искривился:
- Значит, все напрасно? Все напрасно...
Штраус наклонил голову как бы в знак того, что слышит, одновременно хмуря брови. Сжатые губы у него мелко тряслись.
- Унтер-офицер Зиг, - громко приказал Штраус, - три человека в боевое охранение!
- Лемке... Хубе! - сказал Густав. - За мной!
Таинственным и загадочным казался Густаву этот русский лес. Мрачная, неприглядная чащоба сменилась вдруг широкими, залитыми ярким светом лужайками, где снег блестел радостно, точно полированный. В Германии леса иные, хорошо расчищенные, с пронумерованными деревьями, указателями на тропинках.
"Может быть, и характер русских так же полон загадок, как лес? - думал он. - Выйдем ли мы отсюда?"
Он почему-то вспомнил о недавнем письме Оскара Тимме, где журналист просил рассказать, что испытывает солдат у Москвы, - это необходимо было ему для книги. Вспомнилось и другое - от Паулы, которая наконец ответила маленькой записочкой, хотя Густав послал ей шесть или семь писем. Она писала напыщенными фразами что-то о героизме, о долге солдата перед фатерландом и завершала просьбой быстрее взять Москву. Он со злости разорвал это письмо на мелкие кусочки, а теперь думал, что всякий, наверное, как солдат в окопе, живет интересами своего местопребывания...
От холода ломило колени, пальцы ног в сапогах уже теряли чувствительность. Хубе и Лемке шагали рядом.
Поверх маскировочной куртки на Хубе висела бурка, и голова в белой каске, точно срезанная, лежала на громадных черных плечах.
- Шла бы за нами танковая дивизия, - сплюнув, проговорил Хубе, - уже к ночи были бы в Москве... Вот где трофеи! Это не Париж, с которым обходились деликатно. А сейчас отступаем.
- Отступаем? - удивился Лемке. - Разве такое понятие у германского солдата есть?
- Заткнись, - буркнул Хубе. - Если такой грамотный, скажи, что это означает? - и он медленно выговорил русскую фразу: "От це и все?!"
- Для чего тебе? - спросил Густав.
- Еще осенью, на юге зашли в село. Ночь была.
Дверь я выбил, зажигаю фонарь. А с кровати вскочила бабенка. Дрожит вся и пятится. Лет за тридцать ей уже, но грудь роскошная и бедра. Я тут не растерялся... Да, камрады... Потом она буркнула эти слова и кочергу цап... Хорошо каску не снял... Вот и узнай русских.
Впереди где-то затявкала собака.
- Деревня, - обрадованно произнес Лемке.
Село было в полукилометре от леса. На окраине суетились, разворачивая пушку, артиллеристы. По дороге к селу бежал кто-то с вязанкой хвороста.
- Лемке, бегом, - сказал Густав, - доложи лейтенанту Штраусу. Танкистам есть работа.
Но в танке лишь был один снаряд. Штраус приказал двигаться через лес. Обер-лейтенанта Винера положили на танк, укрыв буркой. Спустя час, они вышли к другому селу. И здесь их отогнали, будто назойливую муху: пустили вслед несколько пулеметных очередей, даже не стараясь преследовать.
Густели сумерки, быстро крепчал мороз. В глубине леса скрипели деревья. И скрип этот напоминал какойто злобный хохот. Ослабевшие солдаты ложились в колею, умятую гусеницами на рыхлом снегу. Шедшие за танком даже не оглядывались. И как они могли помочь?
Штраус приказал двигаться без остановки. А стоило задержаться на минуту, и танк уже не догнать. Густава охватывала жуть, когда представлял эту извилистую дорогу по темному лесу, будто вехами устланную закоченелыми трупами.
Обер-лейтенант Винер еще жил. Его лицо стало бурым, вздулось, и неестественно блестели светлые глаза.
Он лежал молча, не двигаясь, за башней танка. Густав не мог и угадать, о чем думает теперь Винер. О том, что скоро ему исполнится тридцать лет, но дату эту не придется отметить? Или о том, что успел сделать за эту жизнь? Или просто глядел на тусклые звезды, слушал мрачный скрип русского леса вокруг и, чувствуя свой конец, ждал смерти, как опытный повеса ждет капризную любовницу, зная, что все равно придет?..
Стала явственно доноситься артиллерийская канонада. Небо впереди точно плавилось багровыми сполохами.
- Камрады... Вся четвертая армия уже наступает, - говорил Хубе, подпрыгивая на обмороженных ногах. - Я знал, что фельдмаршал нас выручит.
Танк остановился. Штраус вылез из башенного люка, спрыгнул на землю. Он собрал возле лежащего Винера трех оставшихся унтер-офицеров.
- Мне удалось вызвать штаб дивизии, - тихим голосом, чтобы не услыхали солдаты, проговорил он. - Русские перешли в наступление, и фронт сломан. Нам остается погибнуть здесь или... или прорываться На танке уместятся человек семь. Остальным надо сказать, что идем в разведку. Иного выхода нет.
- Нет, - вдруг послышался слабый хрип. Густав даже не сразу понял, что заговорил обер-лейтенант Винер.
- Господина обер-лейтенанта усадим в танк. Затащим его через люк, торопливо сказал Штраус.
- У меня нет сил, чтобы застрелить вас, - хрипел Винер. - Только свинья может и здесь еще обманывать...
- А как быть? - спросил Штраус. - Погибать всем?
Это глупо.
- Уходите... Но я остаюсь. И я объясню солдатам...
Для могил годится любая земля... Зиг, если доберетесь... в Берлин... зайдите, пусть мама думает, что я умер быстро от пули в сердце... Да, Зиг... Есть ли объективный смысл в истории человечества, или она противоборство замкнутых в себе сил и бессмысленных поэтому? Может быть, наш самый страшный враг - наша глупость... Снимите меня... Приказываю вам, Зиг, уходить!
...На следующий день бабы села Акулово, выбирая из-под снега остатки прелой соломы на поле, заметили ползущего человека. Это был немецкий солдат. Бабы хотели забить его вилами. Он плакал, называя себя Карлом Носке, и еще что-то бормотал, указывая на лес.
- Погодьте, бабоньки, - остановила кряжистая хмурая старуха. - Вдруг что дельное там?
Кликнули двух мужиков, уцелевших на селе: безногого инвалида и деда семидесяти лет. Вооружившись берданками, они пошли к лесу впереди женщин.
Там, на залитой ярким светом поляне, увидели десятка три окоченелых немцев. Один из них, по виду офицер, с бурым, распухшим лицом и выпученными глазами, лежал на черной мохнатой бурке.
- Страх-то! - взвизгнула румянощекая молодая бабенка.
- Ну, Маланья, - игриво подмигнул ей инвалид, - придет во сне такой, и не взбрыкнешься.
- Эти ужо отходились, - сказала кряжистая старуха.
- Ой, бабоньки, - затараторила молодая, - а вы слыхали ноне по радио... Будто и японцы начали войну с Америкой.
- Ужо, - мрачно отозвалась старуха.
