Марк Твен - Автобиография
После этого я не видел его примерно лет десять и за это время приобрел еще более скандальную известность.
В 1879 году генерал только что вернулся из путешествия по Европе и Азии, и его продвижение от Сан-Франциско на восток представляло собой нескончаемую овацию. И вот теперь его должны были чествовать в Чикаго ветераны армии Теннесси – первой армии, которой он командовал. Приготовления к этому событию соответствовали его важности. Мне телеграфировали из комитета по организации банкета и спросили, не хочу ли я присутствовать и отвечать на этом грандиозном банкете за произнесение тостов в честь дам. Я телеграфировал ответ, что тосты истощились. Все, что можно сказать на банкете о дамах, было сказано. Но существует один класс общества, который всегда оставляют без внимания на таких мероприятиях, и если они мне позволят, я возьму на себя тост «За младенцев». Они с готовностью согласились – таким образом я подготовил свой тост и выехал в Чикаго.
Предполагалась грандиозная процессия. Генерал Грант должен был произвести ее смотр с помоста, который был возведен для этой цели на уровне окна второго этажа «Палмер-хауса». Помост был устлан ковром, украшен флагами и т. п.
Наилучшим местом, с которого можно было наблюдать за процессией, был, конечно, этот помост. Поэтому я неспешно фланировал по нему, пока он еще был пуст, в надежде, что вдруг мне разрешат там сесть. Это было довольно приметное место, именно к нему были прикованы взоры публики, а внизу находилась бесчисленная толпа. Вскоре из окна отеля на этот помост вышли два джентльмена и прошли вперед. От гигантской толпы внизу поднялся невообразимый крик, и я узнал в одном из этих двух джентльменов генерала Гранта. Другим был Картер Харрисон, мэр Чикаго, с которым я был знаком. Он увидел меня, подошел и спросил, не хотел бы я быть представленным генералу. Я ответил, что хотел бы. Тогда он подошел к нему вместе со мной и сказал: «Генерал, разрешите представить вам мистера Клеменса», – и мы пожали друг другу руки. Последовала обычная секундная пауза, и затем генерал Грант сказал: «Я не смущен – а вы?»
Таким образом, он показал, что у него хорошая память не только на важные вещи, но и на мелочи. Банкет оказался, безусловно, самым выдающимся из всех, на которых мне доводилось бывать. На нем присутствовало шестьсот человек, главным образом ветеранов армии Теннесси, и это само по себе сделало бы его самым значительным событием такого рода в моей практике, но были и другие моменты, которые этому способствовали. Генерал Шерман и почти все из выживших великих генералов войны сидели в полном составе на возвышении вокруг генерала Гранта.
Ораторы были выдающейся известности и дарований.
В тот вечер я впервые услышал одно жаргонное выражение, которое уже достаточно вошло в моду, но мне как-то не попадалось.
Когда примерно в десять началось произнесение речей, я покинул свое место за столом и прошел к передней стороне огромной столовой, откуда мог охватить одним взглядом все зрелище. В числе других на тост должен был отвечать полковник Вайлас, а также полковник Ингерсолл, сладкоречивый безбожник, который начал свою жизнь в Иллинойсе и был там чрезвычайно популярен. Вайлас был из Висконсина и очень знаменит как оратор. Он превосходно подготовился к этому случаю.
Его имя стояло где-то в начале списка ораторов, а Боб Ингерсолл был девятым.
Я занял позицию на ступеньках перед духовым оркестром, и это возвышение обеспечило мне хороший общий обзор. Вскоре я заметил привалившегося рядом к стене неприметного молодого человека в форме рядового и со значком армии Теннесси. Он, похоже, нервничал и был чем-то озабочен. Вскоре, пока выступал второй оратор, этот молодой человек сказал:
– Вы знаете полковника Вайласа?
Я ответил, что нас представляли друг другу. Некоторое время он сидел молча, а затем сказал:
– Говорят, он просто дьявол, когда начнет!
Я сказал:
– В каком смысле? Что вы имеете в виду?
– Речь! Речь! Говорят, он прямо как молния!
– Да, – ответил я, – я слышал, что он замечательный оратор.
Молодой человек беспокойно ерзал некоторое время, а затем спросил:
– Как вы считаете, он превзойдет Боба Ингерсолла?
– Не знаю, – ответил я.
Снова последовала пауза. Время от времени мы с ним аплодировали тому или другому оратору, но этот молодой человек аплодировал как будто бессознательно.
Потом он сказал:
– Здесь, в Иллинойсе, мы считаем, что никто не может переплюнуть Боба Ингерсолла. – После чего грустно добавил: – Но говорят, что Вайлас прямо как молния.
Наконец произносить речь поднялся Вайлас, и молодой человек взял себя в руки и весь обратился в слух. Вайлас начал разогреваться, и люди стали аплодировать. Он произнес прекрасный пассаж, и последовал крик: «Залезайте на стол! Залезайте на стол! Встаньте на стол! Нам вас не видно!» И вот множество стоявших там мужчин подхватили Вайласа и поставили на стол, чтобы его стало видно как на ладони всей огромной аудитории, и так он продолжал свою речь. Молодой человек аплодировал вместе с остальными, и я слышал, как парень что-то бормочет, но что – непонятно. Но вот, когда Вайлас прогремел что-то особенно великолепное, весь зал взорвался овациями, и тогда этот молодой человек сказал с отчаянием:
– Бесполезно. Бобу до этого не подняться!
В течение следующего часа он держался своей позиции у стены в какой-то оторопелой задумчивости, явно не осознавая, ни где находится, ни чего-либо еще, и наконец, когда Ингерсолл взобрался на банкетный стол, его обожатель лишь выпрямился в позе внимания, но не выказал никакой надежды.
На Ингерсолла, с его светлым и свежим цветом лица, красивой фигурой и изящной осанкой, было приятно посмотреть.
Он должен был отвечать на тост «За добровольцев», и первая же фраза или две продемонстрировали его класс. На третьем предложении, слетевшем с его губ, зал взорвался криками и аплодисментами, и мой солдатик приободрился, в первый раз в нем затеплилась надежда. Но он был до этого слишком испуган, чтобы аплодировать с остальными. Вскоре, когда Ингерсолл заговорил о том, что добровольцы проливали кровь и рисковали жизнью для того, чтобы у матери не отбирали ее собственного ребенка, его превосходная речь до того воодушевила слушателей, что огромная масса людей встала в едином порыве и так стояла – крича, топая ногами и столь неистово размахивая платками, что это было похоже на снежную бурю. Необыкновенное извержение продолжалось минуту или две, а Ингерсолл стоял и ждал. И в этот момент я случайно бросил взгляд на моего рядового. Он топал ногами, хлопал в ладоши, кричал, махал руками – в общем, вел себя как человек, который и впрямь сошел с ума. Наконец, когда тишина была опять восстановлена, он посмотрел на меня со слезами на глазах и сказал:
