Эдвард Радзинский - «Друг мой, враг мой…»
Веселый ужин продолжался…
Прошел добрый час, когда директор планетария позвонил в охрану, охрана перевела звонок в столовую, Ежов снял трубку.
Выслушал, стал мрачный.
– Ну что? – спросил Коба.
– Получилась ерунда, товарищ Сталин. Этот знаток-астроном оказался другом недавно разоблаченного астронома – бандита Нумерова. И, видимо, ждал. Знала кошка, чье мясо съела… Мы ведь ночью берем. Поэтому, когда в его дверь позвонили, старый хрен… от разрыва сердца. Но уже послали к другой знаменитости…
Пили, рассказывали анекдоты. В приятной беседе прошел еще час. И опять зазвонил телефон, и опять Ежов взял трубку, и опять стал смущенный, мрачный.
– Снова разрыв? – насмешливо спросил Коба.
– Никак нет, товарищ Сталин. Этот – ближайший друг все того же бандита Нумерова. Гнездо у них там осиное, видать… В окно увидел нашу подъехавшую машину. Тоже, наверное, ждал, паскуда. Когда наш сотрудник позвонил в дверь, он в это самое открытое окно…
– Полетел к своим звездам, – прыснул Коба. – Жаль, что не вверх, а вниз. Но все равно – вариант. Ты запоминай варианты смерти, Фудзи, все они лучше встречи с товарищем Ежовым, – и добавил добродушно: – Я думаю, отложим выяснение до утра, а то у нас астрономов не останется. Это всё, конечно, печально, с одной стороны. Но с другой, есть атмосфера для работы! Так, Ежов? Враг трепещет!
Под утро разъезжались…
Коба обнял меня:
– До свидания, Фудзи. Передавай привет нашему городу… и нашей любимой маленькой родине. Я письмо матери написал. Час сидел, вспоминал грузинские слова. Никудышные мы с тобой грузины стали…
Это была его новая игра. Он все чаще в интервью говорил: «Мы, русские».
Земля моего детства
Я приехал в Тбилиси. Город нашего детства, именовавшийся по-русски Тифлис, получил в это время старогрузинское название Тбилиси (от грузинского слова «тбили», означающего «теплый источник»).
Был разгар Террора… И тем не менее вспоминаю, каким счастливым я проснулся в тот первый день. Солнце упало на мою подушку – и это было наше, настоящее солнце. За окном кричали, как в детстве: «Самоварный песок!», «Мацони, мацони!..» Это крестьяне спустились с гор в наш город, счастливо нагретый солнцем.
Я привез в Тбилиси всю семью. И хотел только одного: чтобы Коба обо мне забыл. Хотя знал: желание было несбыточным, ибо мой любимый друг никогда ни о ком не забывал. Он был памятлив, как наша горькая Революция…
В первый же день по приезде меня вызвал к себе Лаврентий Берия. Он был тогда первым секретарем ЦК, точнее, вождем Грузии.
Как Гитлер сформировал систему маленьких фюреров, распоряжавшихся жизнью и смертью граждан на местах, так и Коба создал пирамиду всесильных местных партийных вождей. Причем время от времени он их менял, правда, своеобразно – отправлял в небытие.
Было воскресенье. Прежде чем идти к Берии, я решил разведать обстановку и поговорить со старыми друзьями.
Я отправил жену и Сулико наслаждаться нашим прекрасным жарким утром. Посоветовал купить по дороге маленькие пончики с заварным кремом – пончики моего детства, которые умеют делать лишь здесь. Потом отвести Сулико в любимое кафе моего детства на нынешней улице имени Кирова. Там и сейчас можно было съесть разноцветные шарики мороженого. Сколько раз, убежав из семинарии, мы сидели в этом кафе с Кобой. Все радости детской жизни мы сохраняем в памяти до смерти. И вот теперь, клонясь к закату, я передавал свои радости дочери…
Я был вызван к Берии к трем, времени оставалась уйма. Наскоро выпив настоящего грузинского чая, который можно выпить только на моей родине, отправился к друзьям. По пути прошел мимо нашей семинарии. Знакомое белое здание все так же глядело на Пушкинский сквер, только колокола исчезли с балкона.
Друзья жили недалеко от церкви Святого Давида. Каково же было мое удивление, когда, подходя к ней, я увидел жену и дочку. Они стояли у городской достопримечательности – дворца из серого гранита с узорчатыми мавританскими окнами. Этот дворец принадлежал прежде богачу армянину, благополучно сбежавшему от Революции.
Моя маленькая дочка – совершеннейшая живая кукла: иссиня-черные волосы вьются, голубые глазищи в пол-лица. Когда она останавливается, непременно собирает толпу поклонников. На этот раз около дочки и жены стояли двое – старуха в черном со строгим властным лицом и женщина, уже немолодая и очень некрасивая. Надо было видеть, с какой нежностью и тоской немолодая гладила мою девочку и что-то отчаянно мычала. Она была глухонемая. Увидев меня, старуха торопливо оттащила ее от Сулико и повела к подъезду знаменитого дома. Та шла, упираясь, и все оглядывалась, мычала свое, нежное. Они вошли в дом…
Оказалось, моя слишком образованная жена вместо кафе повела Сулико смотреть могилу Грибоедова с выгравированными на памятнике знаменитыми словами вдовы: «…Но для чего пережила тебя любовь моя?» Эта патетичная надпись неизменно приводит в восторг наших грузинских жен. Моя всегда вспоминала о ней после того, как узнавала об очередной моей любовной истории. Вечная любовь грибоедовской вдовы должна была почему-то укорять меня.
Но удивительнее другое: этими женщинами, восхищавшимися моей девочкой, были мать и глухонемая сестра человека, которому мне надлежало представиться в три часа дня. Мать и сестра Лаврентия Берии!
Лаврентий Берия
Я не люблю, когда женщина не исполняет решения мужчины. И строго попросил жену забыть о незабвенной могиле и отвести дочь есть мороженое моего детства. Только когда они туда отправились, я продолжил свой путь к друзьям.
Он и сейчас, наверное, стоит – этот дом на улице Чонкадзе. Здесь они жили, мои старые друзья. Двое из них участвовали со мной в эксах. Теперь они занимали большие посты в руководстве Республики. Но нравов не изменили. В их маленьких квартирках, по нашим прежним традициям, я увидел самое необходимое – простая железная кровать, шкаф для одежды, письменный стол для работы и большой обеденный стол для застолья с друзьями. И еще книжные полки во всех комнатах – с обязательными «Городом солнца» Кампанеллы, сочинениями Платона и Маркса. А на самом видном месте – работы Кобы и Ленина. На той же полке (что, признаюсь, меня огорчило) – речи Берии.
Таким образом, об атмосфере в городе я получил представление сразу. Но мне предстояло удивляться и удивляться.
Мы сели во дворе за щедро накрытым грузинским столом. Вокруг бегали дети – играли в модное тогда серсо. Взрослых интересовало, конечно, одно: что происходит в Москве сегодня. Но жизнь рядом с Кобой хорошо выучила меня. К сожалению для друзей, я хитро переключил разговор на вчера. Вспоминал наши подвиги и дорогих ушедших товарищей. И пил наше прекрасное вино. Потом, как бы между прочим, спросил об арестах в Тбилиси. Выяснилось, что аресты шли. Однако они не беспокоили моих друзей, ибо казались понятными. Арестовали и расстреляли двоих наших соучеников по Тифлисской семинарии. Но мы помнили их грех: в подпольном марксистском кружке они слишком много спорили с Кобой. Наш друг еще раз доказал памятливость… Удивительная история случилась с вождем маленькой Абхазии, знаменитым Нестором Лакобой, с которым так дружили мы с Кобой. (Кстати, это Лакоба нашел красивейшее место в горах и построил любимую дачу Кобы на озере Рица.) В прошлом году Нестор умер. Его торжественно похоронили в Сухуми, в Ботаническом саду. И вот недавно по приказанию Берии могилу раскопали и перенесли гроб на обычное кладбище. Вскоре по городу пошли слухи, будто Лакоба мечтал отделить Абхазию от СССР. Тогда Серие (его вдова, красавица турчанка), опасаясь грядущих надругательств над прахом мужа, выкопала тело и перезахоронила в тайном месте.
