Карл Отто Конради - Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни
В Карлсбаде летом 1785 года Гёте поддерживал оживленное светское общение также и с графом Морицем Брюлем и его красавицей женой Тиной (или Кристиной, в девичестве Шляйервебер, дочерью некоего фельдфебеля Эльзаса). Гёте посвятил им несколько стихотворений. Он и тогда и позже не страшился, внося своей вклад в общение, сочинять стихотворения по самым различным поводам — это стихи «на случай» в истинном смысле слова, порой совершенно незначительные вещицы, в которых, правда, некая идея, тема, а не то одна лишь последовательность рифм выдают гений великого поэта. Он потому мог так безбоязненно позволить себе сочинять и пускать по рукам подобные стихи «на случай», что никогда не сковывал себя привязанностью к определенному жанру лирики. Так, он отнюдь не стеснял себя рамками «автобиографической лирики», стихотворений, исполненных непосредственной, подчеркнуто эмоциональной искренности и субъективности, с которыми последующие поколения связывали как раз его имя. Он охотно предавался размышлениям в связи с представившимся конкретным поводом, тут же создавая легкие, свободные стихи, расцвечивая какую-либо идею, тему, и при этом меж всевозможных безделушек то и дело возникали творения, способные утверждать ценность собственного существования независимо от повода, их породившего, — по крайней мере для любителей поэзии, которые знают или предполагают, что, помимо известных и постоянно цитируемых строк, среди таких безделушек можно найти кое-что занятное, вплоть до благодарности за сорок восемь бутылок рейнвейна на праздновании его последнего дня рождения: «Многоуважаемым восемнадцати франкфуртцам, празднующим в день 28 августа 1831 года». Нередко то или иное стихотворение не связано непосредственно с конкретным случаем или определенным человеком, а лишь отражает личный процесс познания и движение мысли поэта, хотя одновременно оно относится и к тем, кому посвящено. Вот, например, строки, написанные карлсбадским летом 1785 года и посвященные Тине Брюль:
Мы в долах бродим. Так бездумно
Мы счастливы… Разлуки звук
Витает над холмом, и ветер
С заката, вдоль реки, обоим
Несет нам тихое «прощай».
Боль перехватывает грудь,
И мечется душа в смятеньи,
То воспарит, то камнем — вниз,
То вновь парит. А издалека
Уж встреча радостью манит.
Но так ли? Да! Не сомневайся.
(Перевод В. Болотникова)
Для графини Брюль, пользовавшейся успехом в свете и явно наслаждавшейся этим, Гёте писал и шутливые, легковесные гекзаметры. Вот пример безделушки, какую обходительный поэт был способен набросать на листке бумаги:
Отчего видишь Тину ты здесь, кто обрек ее пить эту воду?
Заслужила, видать: те, чье сердце она поразила,
Исцелить позабыв, — о, те ныне в истоках у Леты
За бокалом бокал осушают, желая любовные муки,
Что с подагрой сравнимы, из тела промыть и, коль это не выйдет,
Долечиться хотя бы до сей ревматической дружбы.
(Перевод В. Болотникова)
А по случаю дня рождения графа Брюля он на скорую руку насочинял предлинные куплеты — на манер тех, что пели в старину уличные певцы — «бэнкельзэнгеры»; их исполнили, как и полагалось, по-настоящему, одновременно показывая крупно намалеванные лубочные картинки («О, радости песня! / Вот шествует хор / Друзей, восхититься готовых […]»), Вот что сам Гёте поведал Карлу Августу о своем первом пребывании на этом курорте (и что в итоге абсолютно справедливо относительно всех его поездок на богемские минеральные воды): «Воды весьма благотворно на меня действуют; также и необходимость быть на людях пошла мне на пользу. Некоторые пятна ржавчины, что появляются в нас из-за слишком упорного затворничества, лучше всего очищаются здесь. Начиная от гранита через все божественные творения — вплоть до женщин — все здесь способствовало тому, чтобы мое пребывание было приятным и интересным» (15 августа 1785 г.).
На следующий год поездка на воды опять привела его в Карлсбад. Вновь здесь были его веймарские друзья, герцог, Шарлотта фон Штейн, Гердеры. Но никто из них не знал и даже не предполагал, что Гёте намеревается тайно бежать отсюда. Он приехал в Карлсбад 27 июля, жил, как обычно, общаясь с приехавшими на курорт отдыхающими, Шарлотту фон Штейн, которая отправилась домой уже 14 августа, проводил до самого Шнееберга в Саксонии, но, впрочем, не посчитал нужным поведать ей ни что в скором времени он спешно, словно это бегство, отправится в Италию, ни почему он предполагает так поступить. Вернувшись в Карлсбад, он ограничился намеками в письме от 23 августа: «И тогда я буду жить в свободном мире вместе с тобой, в счастливом единении, без имени и сословия, приближусь к земле, из которой все мы произошли». Даже в письме от 1 сентября содержится лишь неясный намек на «одиночество мира».
Герцог уехал из Карлсбада 28 августа; его Гёте также не посвятил в точный план своего путешествия. Возможно, тот знал, что его друг и министр его правительства некоторое время будет отсутствовать — но не более. «Простите мне, что я при прощании заговорил лишь неопределенно о своем желании отправиться в путешествие и побыть вдали от веймарских дел, я и сам еще толком не знаю, как у меня все это получится» — так начал Гёте длинное письмо накануне своего таинственного исчезновения, в котором он намеками объяснял, почему желал бы затеряться «в такой стороне света», где он никому не известен. Он собрался отправиться совсем один, под чужим именем, и надеется «на лучшее в этой внешне несколько странной истории» (2 сентября 1786 г.). Затем, 8 сентября, отъезд со всеми признаками бегства: «В три часа поутру я украдкой выбрался из Карлсбада, иначе меня бы не отпустили». В отточенной манере «Итальянского путешествия», завершенного через тридцать лет после этого, дальше говорится: «Общество, так дружески отпраздновавшее 28 августа день моего рождения, приобрело тем самым некоторое право меня задержать; но медлить далее было незачем. Я уселся в полном одиночестве в почтовую карету, захватив только чемодан и дорожную сумку, и в половине восьмого прибыл в Цводу, в прекрасное, тихое, туманное утро. Верхние облака были полосатые и волнистые, нижние нависали тяжело. Это мне показалось хорошим предзнаменованием. У меня явилась надежда после такого неудачного лета насладиться хорошей осенью. В двенадцать, при жарком солнце, я был в Эгере; я вспомнил, что это место лежит на одной широте с моим родным городом, и порадовался, что снова пообедаю при ясном небе под пятидесятым градусом» ([XI, 19], перевод Н. Холодковского).
