Виктор Мальков - Великий Рузвельт
После того как летом 1944 г. правительственные ведомства стали сокращать объем военных заказов, а корпорации, в свою очередь, немедленно приступили к увольнениям, руководители крупнейших профсоюзов КПП с новой силой дали почувствовать, что и они обеспокоены возвращением призрака Великой депрессии {70}. У. Рейтер, вице-президент КПП, в начале войны много говоривший о необходимости четкого определения целей войны с державами «оси» и создания международного механизма обеспечения безопасности после войны, в 1944 и 1945 гг. уже редко затрагивал эту тему, демонстрируя намерение оставаться вне дебатов по животрепещущим вопросам межсоюзнических отношений и мировой политики вообще. Логика борьбы с левым крылом в его собственном профсоюзе толкала Рейтера на сближение с консервативно настроенными группировками, чей подход к вопросам внешней политики фактически ничем не отличался от подхода антирузвельтовской оппозиции {71}.
В реальной жизни усиление этой тенденции приводило к тому, что образовавшаяся благодаря ей «ниша» заполнялась представлениями о характере войны и перспективах послевоенного развития как о грозящей катастрофе, растущей нервозностью и настороженностью в отношении намерений Советского Союза, его будущей роли в Европе и на Дальнем Востоке и т. д. Комитет политических действий во главе с С. Хиллмэном, сконцентрировав все внимание на усилиях в целях достижения прогресса в области социального законодательства и оживления коалиционных действий демократов и профсоюзов на местах, если не самоустранился, то, во всяком случае, и не проявлял особой активности в отражении атак справа на политику мирного сотрудничества с Советским Союзом после победы {72}. Образовавшийся же по инициативе М. Уолла и Д. Дубинского на базе АФТ Комитет за свободные профсоюзы своей целенаправленной «разъяснительной» работой о том, что сулит коммунизм Западу после победы над нацизмом, вносил серьезный раскол в ту среду, в которой традиционно было сильным влияние демократов.
Вот в такой сложной внутриполитической обстановке подходила Америка к выборам 1944 г. Было ли это неустойчивым равновесием общественных сил, традиционно выступавших в составе коалиции «нового курса», и перегруппировавшей свои порядки оппозиции, сказать с полной определенностью трудно. Во всяком случае, в доверительном разговоре с Белль Рузвельт еще 13 июля 1943 г. сам президент сказал, что, если бы президентские выборы состоялись летом 1943 г., его победа была бы проблематична, и добавил, что он предпочел бы заниматься военной стратегией за одним столом с Черчиллем и Сталиным, предоставив управление страной кому-нибудь другому {73}. Смысл этой метафоры очень понятен: внутриполитические конфликты и противоречия серьезно осложняли выбор оптимальных военно-политических решений в рамках коалиционных действий {74}, найти взаимоприемлемые развязки узлов противоречий оказалось много труднее налаживания взаимопонимания в рамках «большой тройки».
Война есть война, и для Рузвельта было ясно, что всегда следует ожидать в это время роста националистических настроений в народной среде, на почве которых могут произрастать самые разные, в том числе и ядовитые, плоды вплоть до фашизма. Ксенофобия и религиозный фундаментализм, отравившие духовную и политическую жизнь США в годы Первой мировой войны и в период «нормальности», хороший тому пример. Именно так были загублены либеральные тенденции «Прогрессивной эры». А затем страна выбиралась из этой трясины десять мучительных лет. Исторический опыт и интуиция подсказывали ньюдилерам и Рузвельту, что должна быть поставлена преграда попятному движению к контрреформам, термидору.
У Рузвельта были обязательства. Речь о «четырех свободах» (6 января 1941 г.) была одновременно и обещанием сохранить преемственность политического курса, и декларацией о целях в войне, в которой США хотя еще и не участвовали, но были на стороне тех, кто думал не о покорении мира, а об утверждении демократических идеалов, защите народов от угрозы военных конфликтов, гарантиях социальной обеспеченности для миллионов простых людей, тех самых, что творят историю по своему образу и подобию. Важной вехой в артикулировании политической философии ньюдилеров и рузвельтовского либерализма стала речь, произнесенная вице-президентом Генри Уоллесом 8 мая 1942 г. в Нью-Йорке под официальным названием «Цена победы свободного мира», но моментально получившая известность как речь «Век простого человека». Позднее именно под этим названием она была издана в виде отдельной брошюры, автор которой не скрывал, что он вступает в контроверзы с «Американским веком» Генри Люса и его многочисленными почитателями, противопоставляя тезису об американском всемогуществе и праве Америки навязывать миру свою волю тезис о равноправии народов и нетерпимости «как военного, так и экономического империализма» {75}.
Но главную тему своей речи Уоллес развивал в том же ключе, что и Рузвельт год назад с небольшим. В центре политики как внутренней, так и внешней должен стоять обыкновенный, простой человек, тот самый, интересы которого – материальные, духовные, правовые – в сущности, и составляют главный смысл войны против нацизма. Победа в ней одновременно будет означать торжество свободы, а с ней придет благополучие для всех. «Мир будет означать улучшение положения простого человека и не только в Соединенных Штатах и Англии, но также в Индии, России, Китае и Латинской Америке – не только в странах Объединенных Наций, но и в Германии, Италии и Японии».
Концовка речи прозвучала как программа создания нового мирового порядка, основанного на идеях эгалитаризма и ликвидации привилегий. Экономическое порабощение и колониализм должны быть упразднены, говорил Уоллес. Международные картели, обслуживающие «американскую алчность и германское властолюбие», должны быть поставлены под контроль. Военная машина стран «оси» и культура, в которой стало возможным ее создание, должны быть навсегда ликвидированы. Расизм нетерпим. «Когда наступит мир, все люди окажутся лицом к лицу с трудной задачей подчинения своих мелких интересов высоким интересам обеспечения благополучия всем. Те же, кто будет определять условия мира, должны думать обо всем мире. Не должно быть привилегированных народов. Мы сами, американцы, как раса ничуть не лучше нацистов» {76}. Уоллес затронул и мотивы, остро тревожившие Вудро Вильсона. «Народные революции» несут много бед и несчастий, но они в них ощупью находят путь к свету. Не дать демагогам блокировать этот марш к прогрессу – миссия Америки.
Рузвельт с похвалой отозвался о речи Уоллеса, а после опубликования книги заявил, что он «в восторге» от нее, хотя и не разделяет некоторых ее положений {77}. Послание Уоллеса действительно выручило президента, оно наполнило существенным содержанием идеологическую платформу рузвельтовской партии, обрисовав контуры того мира, который ее сторонники стремились создать. Самому президенту предстояло их уточнить, приспособить к меняющейся ситуации как внутри страны, так и за рубежом жаждущих перемен в социальных и правовых условиях жизни. Идеология «экономической демократии» или «всеобщего благополучия» более всего соответствовали духу времени. В этом к концу своего третьего срока пребывания на посту президента Рузвельт был убежден без тени сомнений.
