Виктор Пшеничников - Тропою джейрана
- Клянусь всеми святыми: я ничего об этом не знал! - Вид у отца был жалкий, руки не находили места. - Ахмет-хан, который, оказывается, не раз встречался с моим дядей, попросил, чтобы я передал с тобой коробку под видом сладостей. Хан объяснил, что в посылке - старинное золото и драгоценности из кургана и что с дядей он в выгодной коммерческой связи, а мне за посредничество обещал богатое вознаграждение. Выходит, все было не так...
- Дядя погиб. Он попал под машину.
Отца словно подбросило пружиной.
- Ему подстроили смерть! Конечно, подстроили. Ахмет-хану он был неугоден, и его убрали с пути.
- Нет, это случилось раньше, еще до твоей посылки, которую по дороге выкрал у меня Мухаммед.
- Может, и так. Только сердце подсказывает мне, что я прав. Ты просто не знаешь, на что способен Ахмет-хан. Ведь это он приказал выкрасть тебя из Шибиргана и доставить в горы, чтобы ты не сболтнул и не навел на след.
Прямо им под ноги выскочила ящерка и тут же испуганно юркнула в щель.
- А ты все время прятался от меня, убегал. Почему? Разве тогда мы не могли бы с тобой объясниться? Поговорить?
- Я боялся тебя, отец. Я всех боялся.
- А теперь?
Хаятолла не ответил, принялся сосредоточенно перебирать серые камни. Отец пристально следил за его руками, будто в однообразных движениях сына таился некий особый смысл, какое-то вещее знамение.
- Скажи, отец, - с надеждой поднял глаза Хаятолла, - ты и взаправду ничего не знал о мине? Совсем ничего?
- Ничего. Абсолютно ничего. А ту мину, за которую я попал в немилость властей, перед тем как мне выехать на базар в Акчу, незаметно засунул в наш ковер человек Ахмет-хана. Хан надеялся одним махом разделаться и с заводом, и со мной, чтобы обрубить все концы. Негодяй...
- Ну хорошо, - одолеваемый сомнениями, выдохнул Хаятолла. - Но раз ты обо всем этом узнал, то почему не покинул Ахмет-хана? Почему терпел его унижения и сносил людской позор? Разве ты не мог от него уйти?
- Я был беден, сын мой, и всегда хотел разбогатеть, чтобы уж ни от кого не зависеть. А потом уходить было поздно. Не такой Ахмет-хан человек, чтобы так просто упустить свое. Он бы всюду меня достал. Он хуже волка, хуже шакала, уж я-то это отлично знаю. Он повязал меня кровью, и в любом случае наказания мне было не избежать. Я даже сюда спрятался, чтобы не убивать ни в чем не повинных людей. Но так или иначе меня ждала кара властей, для которых я - никакой не муджахетдин, а обыкновенный враг и преступник, душман.
- На тебе чужая кровь? Ты убивал ни в чем не повинных людей? - Глаза Хаятоллы горели недобро, и отец тотчас разгадал значение этого взгляда.
- Я вынужден был так поступать, рассуди сам, ты уже почти взрослый. Иначе бы расправились со мной самим, а после добрались бы и до тебя. Вот это я и хотел тебе сказать, сын мой. Я знаю: отныне нет мне прощения. Но теперь совесть моя перед тобой чиста. Перед тобой и перед твоей матерью. А аллах, если он есть, - отец молитвенно воздел руки к небу, - аллах пусть изберет для меня кару сам.
Сверху, с нависшего над каменной чашей козырька, упала на прогретое дно чья-то короткая тень. Хаятолла проворно поднял голову, заслонился ладонью от солнца.
- Я всюду тебя ищу, малыш, - старчески морща лицо и обнажая неровные зубы, улыбнулся Аулиакуль. - Меня послали за тобой Рашид и Олим. Идем. С бандой все уже кончено. Осталось изловить Ахмет-хана и его телохранителей. Ну да Рашид, я думаю, справится с этим и без меня...
Тут ноздри его раздулись. Звериным каким-то чутьем Аулиакуль различил, что в нише Хаятолла не один, что кто-то там есть еще.
- А ну, выходи! - грозно скомандовал он, вздымая неуклюжее свое ружье с раструбом на конце и направляя его вниз.
В следующую секунду Хаятолла даже не успел толком увидеть, что произошло. В немыслимом каком-то прыжке отец достиг отвесного края ниши и оказался наверху. Не мешкая он пустился по джейраньей тропе, с каждым шагом отдаляясь от людей все дальше и дальше.
- Стой! - требовательно прокричал ему вслед Аулиакуль, старательно беря на прицел убегающую фигуру.
- Не стреляй! Оставь его, не стреляй, Аулиакуль, - взмолился Хаятолла. - Это мой отец...
Дед с явной неохотой опустил диковинное свое оружие, сочувствуя Хаятолле и явно его жалея. Оба они - старый и малый - смотрели, как неровно, скачками, будто ослепший, двигался человек, как мелькала между валунов узкая его спина, обтянутая изодранной рубашкой...
Внезапно что-то произошло на тропе. Видимо, под ноги бегущего подвернулся камень-перевертыш, и человек, потеряв равновесие, споткнулся, взмахнул руками, пытаясь удержаться на краю пропасти, и снова упал...
Ни мольбы, ни даже крика о помощи не услышали от него. Цепляясь жилистыми руками за выступ, он упрямо сопротивлялся тянущим его в бездну силам, барахтался в безнадежной попытке нащупать ногами хоть какую-нибудь опору...
В бездействии Хаятолла наблюдал за этой борьбой, но когда сковавшее его оцепенение схлынуло, отошло, он бросился к ужасному месту, с маху упал перед обрывом на колени, схватил отца за ворот рубашки, помогая ему выкарабкаться из беды...
Той же тропой, по-прежнему не произнося ни слова, Нодир, едва придя в себя медленно стал спускаться к подножию горы, где возле захваченной у душманов техники возбужденно сновали и гортанно переговаривались сорбозы.
Аулиакуль посторонился, давая ему дорогу.
Хаятолла все это время сидел на корточках у края обрыва; плечи его вздрагивали, зубы стучали.
Неслышно, давая мальчику время, чтобы опомниться, хоть немного прийти в себя, доковылял снизу Аулиакуль, погладил Хаятоллу по жестким волосам на макушке, замер, не нарушая молчания грубым в такую минуту словом.
Покачиваясь на коленях, тоненько скуля, Хаятолла размазывал по лицу слезы. С его напрягшейся шеи соскользнул и повис, качаясь на шнурке, старинный амулет. Хаятолла положил его на ладонь, разглядывал сквозь слезы.
На кроваво-вишневом фоне камня вставала на хвост змея, и поза ее была угрожающей.
