Семен Луцкий - Сочинения
VIII. «Мой милый, но я не об этой…»
Мой милый, но я не об этой,
О жизни хотел я иной —
Быть песне всегда недопетой,
Всегда недопетой, земной…
«Стояла ночь на страже сна…»
Стояла ночь на страже сна,
Над ночью — свод тысячеокий —
В одной стране была весна,
В другой зима и снег глубокий.
Стояла ночь на страже сна
И день стоял на страже бденья —
В одной душе была весна,
В другой — лишь мерзость запустенья.
Бродили тени, без тепла,
Без памяти, без сновидений,
Ручей любви и реки зла
Впадали в океан забвений…
Но в дальнем царствии чудес,
Где нет любви, ни зла, ни света,
Вне тьмы, быть может, вне небес
Живешь ты волею поэта…
Вне образов, но все ж в моем
Воображении живая,
С таким сжигающим огнем,
Такая хладная, чужая,
Такая вся моя, моя,
Знакомая и незнакомка,
Что ночью просыпаюсь я,
Что ночью вскрикиваю громко.
И, руки простирая вдаль,
Зову — вернись, вернись Психея,
Но слышу, сердцем леденея,
Лишь однострунную печаль…
— Я знаю — в мире нет названья
Тому, что я хочу назвать,
Я знаю — на одно свиданье
Я не посмею опоздать…
Стояла ночь на страже сна.
Была зима. Была весна.
La Moyssetie en Auvergne («Ты помнишь? Над башенной крышей…»)[116]
Ты помнишь? Над башенной крышей
Два голубя днем ворковали,
А ночью летучие мыши
Зигзагом бесшумным витали…
Ты помнишь их черные крылья
На крылья похожие смерти,
Глаза их пустые, слепые —
Такие же, верно, у смерти.
Ты помнишь, как ты леденела
От страха и от омерзенья,
А в узкие окна летела
Прохлада от лунного пенья…
Ты помнишь? Все было несложно
И не было жизни вне муки…
Ты помнишь? Забыть невозможно
Твои непорочные руки…
Ты помнишь? Над смертной постелью
Склонясь, я шутил и смеялся,
А ты, будто веря веселью,
Смеялась, но голос срывался…
Ты помнишь, как ты умирала,
Как ты умерла, отлетела,
Как медленно глина скрывала
Твое беззащитное тело?..
Ты помнишь. Я знаю — верна ты,
Ты все поняла и простила —
Мы творчеством были богаты,
В котором и мука и сила.
Я тихо от счастья немею —
Одна у нас память святая.
Стою над могилой твоею,
А рядом стоишь ты, живая…
1960–1973
«Мне не хочется думать сейчас ни о чем…»
Мне не хочется думать сейчас ни о чем,
Наслаждаюсь прощальным вечерним лучом,
Песней птицы далекой и тем, что во мне
Зародилось, живет и цветет в глубине.
Эта музыка, этот звучащий цветок
Так приходит нежданно, в таинственный срок…
Я не в силах понять, рассказать не могу,
Но в взволнованном сердце моем берегу —
Процветанье в душевном, возвышенном мире
Лепестков анапеста — их ровно четыре.
«Не презирай свой темный труд…»
Не презирай свой темный труд —
Существованье в грубом мире —
От камня, канувшего в пруд,
Круг на воде и звук на лире…
Круг не исчезнет без следа
И звук не будет без созвучий,
Не успокоится вода,
Но станет плеск ее певучей…
Когда придет последний срок
И станешь ты на грани жизни,
Ты вспомнишь, как он был высок,
Удел твоей земной отчизны.
И, позабыв прошедших лет
Свои терзания и муки,
Возденешь на весь Божий свет
Благословляющие руки.
«Поэт, живи! И милость Божью…»[117]
Поэт, живи! И милость Божью
На нищих духом призывай,
К бездомности и бездорожью
Голодным сердцем привыкай…
Ты будешь чист, и свят, и беден,
Когда ж пробьет простейший час,
Ты отойдешь суров и бледен
В непостижимое для нас.
И пусть, и благ и злата ради,
Живет и гибнет жадный век —
Не ты ли на большой тетради
Оставишь подпись — Человек?..
Эпитафия («Всю жизнь он так мучительно искал…»)
Всю жизнь он так мучительно искал
Во тьме веков потерянное слово,
Так вопрошал и так ответа ждал
Последнего, простого, основного…
И вот теперь он каменный лежит —
Ужель и камень ничего не знает?
Нет, он уже с природой говорит
И страшным голосом природа отвечает…
«Не прислав никакого гонца…»
Не прислав никакого гонца —
Да такого никто и не ждет —
Неизвестно, с какого конца
Подколодной змеей подползет.
И холодной колодою вдруг
Станет тот, кто был полон огня…
Нет, не в силах понять я, мой друг,
Что коснется сие и меня,
Что уйду, не оставив следа,
А за веком потянется век,
Что уйду неизвестно куда —
Будто был и не был человек…
«На грубый мир, на низменные души…»
На грубый мир, на низменные души
Ночная тень медлительно сползла,
Но тот, кому даны глаза и уши,
Касанья темного не ощутит крыла.
Поэт не спит. Его томит тревога,
Она ему, как страшный дар дана,
И только тайн
Его душа мучительно полна.
Nocturne («Ночью долгой в одиночестве…»)[118]