Виталий Станцо - То был мой театр
Я не знаю, как это сделать,
Но прошу, товарищ ЦК,
Уберите
Ленина
с денег.
Так цена его высока.
Понимаю, что деньги - мера
Человеческого труда,
Но,
товарищи,
сколько мерзкого
Прилипает к ним иногда.
Я видал,
как подлец мусолил
По Владимиру Ильичу.
Пальцы ползали малосольные
По лицу его,
по лицу!
В гастрономовской бакалейной
Он твердил, от водки пунцов:
Дорогуша, подай
за Ленина
Две поллитры и огурцов...
Ленин -
самое чистое
деянье.
Он не может быть замутнён.
Уберите
Ленина
с денег.
Он - для сердца
и для знамён.
Валерий опустил голову. Раздались аплодисменты. По нарастающей!
Зал аплодировал минут пять, не меньше. Кто-то крикнул хоккейное "Молодцы!", но без стадионной разбивки по слогам... Это воспоминание первого спектакля.
Ленинская тема ещё раз возникнет в нём, во второй половине, , фрагментами из "Лонжюмо". Бесёнок-ведущий после двух подряд парижских стихов под звуки "Интернационала" пояснит: "Лонжюмо - это под Парижем. Там помещалась школа Ленина. Сейчас там лесопильня". И выйдут на авансцену трое: Васильев, Высоцкий, Золотухин (иногда кого-то из них заменял Хмель).
Глава "Ленин режется в городки" не просто раскладывалась па три голоса. Как бы иллюстрируя, нет, не иллюстрируя -подтверждая действие, они метали в зал невидимые биты и, точно но Вознесенскому:
Революция играла
озорно и широко!
Личной заинтересованностью - всех исполнителей! - были проникнуты финальные строки:
Скажите, Ленин, мы - каких вы ждали,
Ленин?!,.
Скажите, Ленин, где
победы и пробелы?
Скажите - в суете мы суть
не проглядели?..
Последний из трёх вопросов произносил Высоцкий. Во весь голос. Его же голос неизменно звучал во всех строках антисталинистского толка. Володя торопился - даже чуть заикался, волнуясь:
Может, правы эмблемы тех лет,
Где, как солнечное
затмение,
Надвигался на профиль
Ленина
Неразгаданный силуэт?
Хватит!..
В книжке "Антимиры" эта строфа была; в изданном в 1966 году следующем сборнике Вознесенского (отличном, кстати) "Ахиллесово сердце" и во всех последующих - её уже нет. Как не вошел ни в одну книжную публикацию "Озы" шестистрофный кусок IV главы:
... Будто крутится радиолой
Марш охрипший и одиозный.
Ты не пой, пластинка, про Сталина, -
эта песенка непростая...
Было. Больше не угорим
Вислым дымом его седин.
Господи, с чего наши пропагандистские службы считают, что люди начисто лишены памяти?!
А таганцы будили память и совесть, напоминали, что и мы:
He какие-то винтики,
А мыслители... -
Но, с другой стороны, и мы, мы же
... продукты атомных распадов,
За отцов
продувшихся -
расплата.
И на полном серьёзе подводили они нас, зрителей, ставших, независимо от желания, соучастниками их пронзительных лице-действ, к последним, ключевым строкам "Озы":
Все прогрессы -
реакционны,
Если
рушится
человек!
Противоречу себе? В начале этой главы писал, что хлестче звучал в спектакле другой тезис:
Художник первородный -
Всегда трибун,
а теперь не знаю. Прокатал в мозгу весь спектакль, в том числе и не названные здесь темы - любовную, например. Всё было вмещено в ёмкие эти полтора часа Поэзии и Театра - и жизнь, и слёзы, и любовь, и ещё многое. Наверное, к каким-то деталям "Антимиров" я вернусь в дальнейших главах, а пока хватит. В приведенной чуть выше строке: "Если рушится человек..." - послышался отголосок совсем другой темы - темы порухи.
Попытки порушить мой Театр предпринимались с первых месяцев его существования. И все 20 лет. "Антимиры" были, кажется, первым спектаклем, подвергнутым критическому артобстрелу из орудий больших калибров. Их антимиры, антиподы - увидели в этом спектакле, в этом Театре, в этих ребятах угрозу для себя.
Как же им мешали работать! Как запугивали, как сманивали.
В 1968 году была предпринята первая попытка "прикрыть" непокорный, в равной степени коммунистический и гуманистический театр. До меня тогда докатились лишь слабые и наверняка искажённые отголоски тех событий. Но вот прямое свидетельство:
Четыре года рыскал в море наш корсар, -
В боях и штормах не поблекло наше знамя,
Мы научились штопать паруса
И затыкать пробоины телами.
За нами гонится эскадра но пятам, -
На море штиль - и не избегнуть встречи!
Но нам сказал спокойно капитан:
"Ещё не вечер, ещё не вечер!.."
В этой песне Владимира Высоцкого - отражение реальных фактов отнюдь не флибустьерской истории. Впрочем, может, и прямое флибустьерство было - со стороны "антимиров".
А "капитан" - это Юрий Петрович.
Почти год назад проиграл я крупный спор. Применил к учителю строки ученика:
Не волнуйтесь - я не уехал,
И не надейтесь - я не уеду!
... Иных уж нет, а те далече. Где-то он, Юрий Петрович, сейчас?! С кем. Как ему работается, дышится?
Как его не хватает здесь.
В начало
О Володе Высоцком...
Так уж получилось, что в антимирной" главе этому актёру отведено много места. Рассказать о нём, как я его видел и как вижу теперь, уместнее всего здесь, между главами, посвящёнными двум поэтическим представлениям моего Театра. Потому что это будет рассказ прежде всего о поэте - первом поэте Таганки, если не всея Руси.
