Олег Антонов - На крыльях из дерева и полотна
С тех пор жизнь приносила этому всё новые и новые доказательства…
1933. Из облака кубарем
Погода на Горе была неспокойная, как раз такая, какая нужна пла-неристам. С юга громоздились огромные облака. Где-то на краю Iитого от теней моря колыхался занавес дождя. По спине Горы бежал тоненький смерч. Планеристы волновались, как мо-реплаватели, завидевшие неизвестную землю.
Лететь или не лететь? И интересно, п страшно, и жалко упустить не-разгаданные возможности, и больно сесть где-нибудь далеко в стороне, потерять время, а то и поломать планёр.
Наконец, завидев сквозь разрывы немыслимо многоэтажного кипения облаков высоко-высоко в небе крестик — планёр какого-то удач-ливого пилота, Миша Романов не выдержал и на своём планёре «Шесть условий» ринулся в океан неизвестности.
На Гору, закрывая солнце, надвигалось, наливаясь свинцом, огромное, с сияющими золотом краями, замысловатое облако. В его чреве, обгоняя друг друга, заплетались спиралями в зловещем танце тёмно-серые жгуты и петли. Глубины облака отливали мрачной желтизной. Зрелище вызывало страх и восхищение. Мишин планёр несся под облаком такой тоненький, такой маленький… Затаив дыхание, мы следили за ним, пока не врезавшись в седой клок серой громады планёр мелькнул раз или два и затерялся в туче, пропал. Туча ползла над Горой. Пахнуло прохладой. Ветры заметались по плоскогорью, подгоняя перекатиполе и надувая наши комбинезоны. Проходили минуты. Время шло. Уже туча сместилась к северу, уже зазолотились её лохматые уходящие края, уже снова блеснуло солнце, а Миши всё не было. Справа, сле-ва и прямо перед нами громоздились новые облачные колоссы, но «Шесть условий» как в воду ка-нул.
— Уж не унёсся ли он с облаком?
— Может, набрал высоты да и на дальность махнул? Наконец, случайно обернувшись на север, мы вдруг увидели ярко освещённый солнцем Мишин планёр, уже садившийся на плато Горы прямо на нас. Миша вылез потный, но весёлый, больше того, смеющийся.
— Ну и натерпелся я, братцы! Как вошёл в облако, первое время ещё соображал, куда лечу, а потом как начало меня крутить и вертеть, потерял всякую ориентировку, старался только, чтобы перегрузки были поменьше. Да вот беда: отдашь ручку от себя — скорость нарастает бешено, возьмёшь на себя — перегрузка такая, что спина хрустит. А высота всё растёт. Заметил по высотомеру — 2200 метров. Больше, кажется, не было. И выбраться не знаю как. Кругом мгла. Чувствую: дело дрянь… Вот-вот крылья сложатся. Надо прыгать, да с затяжкой, подольше не раскрывая парашюта, а то унесёт чёрт-те куда. Сбросил фонарь, а в лицо, в глаза — град. Нырнул с головой в кабину. Приборов уже нет — улетели с фонарём. Где земля, где море, где небо — ничего не поймёшь, только ветер свистит да кидает из стороны в сторону.
Вдруг выскочил из молока, вижу тучу под собой. Только странно, что поднимаюсь над тучей, как на лифте, взглянул вверх, а на меня сверху земля опускается, да так быстро, вот-вот накроет! Наконец сообразил, что вывалился из тучи вверх ногами. Перевернул планёр через крыло и вот, как видите, сел…
1934. Новая фигура
Лётчик Бородин пригласил меня полетать с ним и поучиться высшему пилотажу на двухместном планёре Ш-5. С утра над Москвой моросил дождик, было грязновато.
Являюсь на Центральный аэродром в синем комбинезоне, старых башмаках, каких не жалко, и кепке. Поднимаемся на две тысячи метров за самолётом П-5. Инструктор на переднем, я на заднем сиденьи. Бородин отцепляется, и после небольшой прямой слышу:
— Переворот, следи за моими движениями.
Держусь пальцами за ручку и легонько опираюсь ногами на педаль. Бородин прижимает планёр, набирает скорость, потом плавно берёт ручку на себя. Планёр задирает нос. Затем педаль уходит в крайнее отказное положение. Ш-5 вращается вокруг своей оси и, как только лётчик даёт обратную ногу, чётко выходит из пикирования, изменив направление полёта на 180 градусов. Ловко, красиво, увлекательно!
— Повторяем переворот ещё раз! — Ещё такой же переворот, и вот мы снова летим навстречу солнцу.
— Понял? Теперь делай сам! Высота 1800 метров. Разгоняю Ш-5, беру ручку на себя и, как только горизонт скрывается за серебристым носом кабины, нажимаю левую педаль до отказа. Планёр вращается. Вижу впереди землю, надо выходить из пике и давать обратную ногу. Но не тут-то было! При резком нажиме на педаль старый башмак застревает между какими-то предательскими деталями конструкции кабины Ш-5. Ослабляю нажим на правую половину педали и дёргаю левую ногу, пытаясь вырвать её из капкана. Трах! Подошва с треском отрывается и, по «закону вредности», прочно заклинивает ножное управление в крайнем отказном положении. Между тем Ш-5 про должает вращаться, проделывая какую-то новую фигуру высшего пилотажа вроде косого перемещающегося штопора. Помощь Бородина, решившего вмешаться и надавившего своей богатырской ногой на правую по даль, превращает злополучную подошву в гармошку.
Кое-как планёр выведен в горизонтальный полёт. Бородин кричит мне что-то, по-видимому, не очень лестное, но я плохо слышу его, так как, согнувшись вдвое и нырнув головой под приборную доску, спешно выколупываю остатки башмака из замысловатых тайников Ш-5. Наконец бренные останки подошвы и башмака летят за борт. Уф! Я облегчённо разгибаю спину, ставлю левую ногу в одном носке на педаль и кричу:
— Всё в порядке!
— Начинаем снова! — отвечает Бородин.
1935. Застегивай шлем
Три одноместных Г-9 расположены веером за самолётом П-5. Готовимся к взлёту строем на буксире. День на Тушинском аэродроме летний, светлый, слегка ветреный. Плывут по полю и взбираются, перекатываясь через высокий зелёный берег Москвы-реки, округлые изумрудные тени облаков. На буксире в строю я лечу впервые, поэтому меня берут центральным: пилотировать проще. Всё готово; каждый пилот поднимает руку, самолёт-буксир прибавляет газ и, медленно стронувшись, начинает выбирать слабину тросов. Их изгибы постепенно исчезают. Натягиваясь, они приминают и косят траву, отрывая жёлтые головки одуванчиков, отскакивающие в сторону от напряжённо гудящего троса. Стальная нить, натянувшись, дёргает мой Г-9, который немного кланяется от рывка и снова опускает хвост. По тросу, как по натянутой струне, передаются все звуки, все шорохи, гул работающего двигателя на резонирующий, как гитара, фанерный фюзеляж Г-9. Взмах флажком, П-5 даёт полный газ — и трос приподнимается над травой. Соседние Г-9, слева и справа от меня, также оживают. Спину прижимает к сиденью: мы начинаем разбег. Толчки, сухой скрежет металла по усыпанной галькой земле, хлёсткие щелчки травы по бортам фюзеляжа, скорость нарастает, ветер ударяет в лицо. Ещё секунда-две — планёр начинает отзываться на рули и, увлекаемый самолётом, подпрыгивает, два-три раза чиркает лыжей о землю, и вот мы в упругом весёлом воздухе. Боковым зрением вижу мелкие нырки и покачивание своих соседей. К моменту отрыва они при: близились ко мне, но после взлёта, чтобы избежать столкновения, с небольшим креном отваливают в стороны. Земля уходит вниз, скорость нарастает, сверкнула под нами излучина Москвы-реки, проносятся село Крылатское, знакомый лесок… Но что это? П-5 раздваивается, а прохладный ветер забирается в волосы.
