Мария Спендиарова - Спендиаров
Довольный успехом сына, Афанасий Авксентьевич решил совершить с ним путешествие по Крыму. Они I прибыли в Гурзуф.
Афанасий Авксентьевич ждал известия из Петербурга о состоянии здоровья дочери Лизы, недавно разрешившейся от бремени.
Семнадцатого августа пришла телеграмма. Она извещала о смерти Лени.
Домой ехали молча, не глядя друг другу в глаза, боясь прочесть в них подтверждение страшной правды, в которую еще не верилось. В Симферополе им предстояло нанести удар безмятежно счастливом женщине.
Дверь ее комнаты была полураскрыта. Луч солнца, проходя сквозь щель между ставнями, освещав молодую мать, кормящую грудью младенца. Отец и сын отошли от двери.
Александр Афанасьевич пошел во «флигель мальчиков». Он увидел Ленину кровать, его летние башмаки под нею и старую студенческую фуражку. Из большого дома доносился звонкий, полный жизни голос Вари: «Да никуда я не поеду! Я жду со дня на день Леню! Он обещал приехать сразу же после конгресса!»
Откуда взялась у отца эта сила духа? Глухим, но ровным голосом он убеждал невестку съездить с ним в Петербург, куда их настоятельно зовет Наталья Карповна, встревоженная состоянием здоровья Лизы.
Александр Афанасьевич поехал к Брунсам.
«Мы жили с Женей в нашем имении Марьино, — рассказывал Сергей Федорович Брунс. — Саша приехал на извозчике и сказал, что Леня умер. Сдержанный такой был…»
«По лицам окружающих я видела, что случилось что-то неладное, — вспоминала потом Варвара Леонидовна, — но я далека была от мысли, что Леня скончался. Я поняла это только тогда, когда, приехав в Петербург, не нашла его среди родственников, встречавших нас в глубоком трауре на вокзале.
Он умер внезапно. 17 августа мой отец, доктор Чемберджи и он сидели в кабинете. Над письменным столом висел мой портрет. У Лени был легкий жар, инфлюэнца. Он сказал: «Вот моя Варюсенька на меня смотрит», — и вдруг упал и вытянулся. За правым ухом образовалась синева…»
Близкие, каждый по-своему, привыкали к утрате. Стремясь увековечить память сына, Афанасий Авксентьевич передал его труды, библиотеку и коллекции в Дерптский университет и пожертвовал большую сумму денег в фонд премий Международного геологического конгресса[28]. Из окон «флигеля мальчиков» все чаще доносились печальные звуки Сашиных импровизаций.
У Варвары Леонидовны все время отнимала забота о сыне. Одна только неузнаваемо постаревшая Наталья Карповна всецело предавалась своему горю. Целые дни просиживала она в саду, устремив в пространство неподвижный взгляд.
Сын надеялся, что общее горе смягчит, наконец, Афанасия Авксентьевича, но он оставался к жене неизменно холоден.
По воспоминаниям Варвары Леонидовны, всю вою любовь к старшему сыну он перенес на внука: Саша тоже обожал племянника, — рассказывала она. — По утрам я слышала их голоса за дверью: «Тише, тише…» — «Да я ничего…» — «Они еще спят…»
Саша постоянно носил его на руках по комнатам, прижимая его личико к своему лицу»[29] *._
Никогда он еще не был так крепко связан с домом!
«Как ходит Лесенька? Что нового говорит?.. До волен ли он солдатиками и лошадками? — спраши вал он Варвару Леонидовну в одном из своих писем из Петербурга, куда он вернулся в начале 1898 года для возобновления занятий теорией композиции. — Пишите, дорогая, обожаемая Варюша, пишите как можно больше про крошечку и его маму, которых я люблю больше всего на свете, без которых нет для меня счастья, нет покоя, по которым я так тоскую, что ни одной ночи не засыпаю без слез!..»
В Судаке
Музыка и стремление к музыкальному совершенствованию помогли Александру Афанасьевичу выйти из тупика горя. «Только музыкальные занятия отвлекают меня от тяжелых мыслей, — писал он в том же письме невестке. — Потому я с удовольствием всякий раз приступаю к сочинению фуг. Несмотря на тоску, на страшное желание быть поскорее с Вами, приехать на праздники в Симферополь мне невозможно, дорогая Варечка. Прерывать занятия, едва они наладились, значит снова их расстраивать, но одно из двух или совсем оставить музыку, или же, если уже заниматься ею, то заниматься энергично и аккуратно…»
«Не ждите вдохновения, — говорил Николай Андреевич ученикам, испрашивавшим у него совета. — Каждый день садитесь за стол и пишите…» И Спендиаров писал. Он следовал совету своего учителя даже в те незабываемо тяжелые дни, когда, не придя еще в себя от постигшего его удара, он потерял ощущение времени.
Снова окунувшись с головой в занятия композицией, он страстно увлекся инструментовкой.
— Какое у него замечательное чутье к инструментальному мышлению! — говорил Римский-Корсаков Оссовскому[30].
«Он восхищался также органическим тяготением Александра Афанасьевича к народной музыке, — вспоминал Оссовский. — Всячески поощрял его обработки татарских мелодий, наталкивал на новые записи, Спендиаров делал их в Крыму, в частности в Судаке, куда он наезжал почти каждое лето».
«В Судаке было пустынно тогда, — рассказывала Варвара Леонидовна. — Пять дач на берегу, кордон, маяк и здания Русского и Российского пароходных обществ. Тишина, безлюдье… Только пограничники бродили по пляжу, собирая камешки, да изредка приезжало на берег татарское семейство, забавляя нас тем, что мужчины въезжали в море верхом на лошадях, а женщины купались в платьях и шароварах.
В 1899 году мы жили на даче Айвазовских: Брунсы с сыном, Александр Афанасьевич и я с Эльвиной и Лесенькой.
Александр Афанасьевич писал там вокальный квартет «Птичка божия». Первыми исполнителями квартета были Сергей Федорович Брунс, певец-любитель Ф.А. Стевен, сестра Александра Афанасьевича Лиза и я.
Спевки происходили на уединенной даче, скрытой от взглядов прохожих высокими пирамидальными тополями. В цветнике около дачи было столько роз, что, едва мы спускались в долину, наполненную стрекотом цикад и звоном древесных лягушек, как уже слышали их благоухание.
В августе в Судак прибыли Айвазовские. Сначала вкатился во двор фаэтон с прислугой, посланной спозаранку, чтобы приготовить обед к приезду господ. Потом цугом въехали гости. В последнем фаэтоне, рядом со своей чернобровой супругой, восседал Иван Константинович Айвазовский в люстриновом пиджаке, соломенной шляпе и с белыми бакенбардами».
На даче стало оживленно. Еще минувшей зимой, воспользовавшись приездом Александра Афанасьевича в Симферополь, Айвазовский пригласил его к себе в Феодосию для участия в «итальянском вечере»[31]. Исполненный жизнерадостности художник и теперь искал общества молодого музыканта, который горячо разделял его любовь к искусству и природе Крыма. Все вокруг привлекало внимание художников, все становилось предметом их восторженных бесед. И алый под закатными лучами Алчак, напоминающий сфинкса, и золотое облако, и звезда на бледно-изумрудном небе. Они осматривали овеянные легендами развалины Генуэзской крепости, ездили на линейке в Новый Свет и прогуливались по террасе дома Айвазовского, откуда открывался широкий вид на море.