Юзеф Полевой - Степан Халтурин
Характерной чертой Халтурина была его сосредоточенность на волновавшем его в данное время вопросе и настойчивость в его решении. Это признавал даже Лев Тихомиров, далекий от переоценки личности Халтурина: «Характер у Халтурина — „Степана“, как его называли среди рабочих, — был до крайности упорный, настойчивый. Раз за что-нибудь взявшись, он не отступал ни перед какими трудностями»{50}
Халтурина глубоко интересовала история западноевропейских революций, современные ему общественные отношения, прежде всего рабочее движение, которое в Англии, Франции, Германии и некоторых других странах Запада под влиянием Маркса, Энгельса и их последователей стало в годы деятельности Халтурина важнейшим фактором общественно-политической жизни этих стран.
Целиком поглотивший Халтурина интерес к рабочей жизни столицы, к рабочему движению вообще, естественно, обострял его внимание к западноевропейскому рабочему движению. Связи с лавристами, которые в отличие от единомышленников Плеханова — бакунистов знакомили передовых рабочих с западноевропейским, особенно немецким, рабочим движением, а с другой стороны, неоднократные поездки Обнорского и других близких Степану товарищей рабочих за границу усиливали его интерес к международному рабочему движению.
Народный трибун, он не любил многословия. На занятиях и собраниях кружков он говорил редко и неохотно. Иностранных слов, которыми любили иногда щегольнуть другие рабочие — участники кружков, он почти никогда не употреблял. Речь его была горячей, толковой и убедительной.
Обычно Халтурин выступал, когда обсуждение какого-либо вопроса велось не предметно или когда ораторы уклонялись в сторону от главного содержания спора. После его выступления обычно никто уже не выступал, оно было решающим и окончательным. На собраниях передовых рабочих были люди не менее его образованные, развитые, способные, старше его по возрасту. И тем не менее авторитет Халтурина был очень высок.
«Тайна огромного влияния, своего рода диктатуры, Степана, — вспоминал Плеханов, — заключалась в неутомимом внимании его ко всякому делу. Еще задолго до сходки он переговорит со всеми, ознакомится с общим настроением, обдумает вопрос со всех сторон и потому, естественно, оказывается наилучше подготовленным. Он выражал общее настроение»{51}.
По свидетельству Стенняка-Кравчинского, Степан не обладал особым даром речи, он говорил лишь более плавно, чем обыкновенный столичный рабочий. «Но его обширные знания рабочей среды придавали его простым, конкретным словам полную очевидность и чрезвычайную убедительность. Двумя-тремя фразами, не представлявшими, по-видимому, ничего особенного, он обращал рабочего, над которым тщетно работали интеллигенты с репутацией хороших диалектиков»{52}.
Все лично знавшие Халтурина, подчеркивают его органическую связь со своим классом. По образованию, умственному развитию, тонкой чувствительной натуре, изящной внешности Степан стоял высоко над уровнем обыкновенного рабочего. Это не могло, однако, отдалить его от класса, сыном которого он был и оставался до конца жизни.
Ревниво оберегая честь рабочего класса и не позволяя что-нибудь нелестное говорить о рабочих, особенно об участниках рабочих кружков, Халтурин был глубоко огорчен, когда узнавал о малейшей небрежности, допущенной со стороны кого-либо из его товарищей по рабочей организации. Он стремился не допускать какой бы то ни было компрометации рабочих в глазах революционного общественного мнения, которым он очень дорожил. Кравчинский приводит случай с членом рабочей организации, который растратил деньги союза, выданные ему для поездки в Ростов-на-Дону. Все были огорчены этим. Халтурин же был в отчаянии. Он сразу не хотел верить этому. После представленных ему неопровержимых доказательств он пришел в крайнее волнение и убеждал, что сделает все с негодяем, чтобы он вернул средства. Когда же ему сказали, что при всех обстоятельствах тот не может вернуть такой суммы, Халтурин заявил, что тогда он сам из своего заработка покроет растрату. Товарищи не дали ему это выполнить, и Степан много дней был очень взволнован случившимся. Для Халтурина речь шла не только о растрате средств рабочей организации. Для него еще важнее была опасность компрометации рабочего-революционера. Сам Халтурин, высоко оплачиваемый рабочий, мастер столярного дела и в то же время квалифицированный слесарь, никогда не тратил на себя всего заработка, большую часть он отдавал на дело рабочего движения. Это дело целиком поглощало его. Подобно лермонтовскому Мцыри «он знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть». Этой думой были классовый интерес рабочих, счастье преобразованной Родины. Этой страстью была борьба за ее освобождение. Он так беззаветно отдавался рабочему делу, что у него совершенно не осталось времени для личной жизни. Он был равнодушен ко всем удовольствиям, не чуждым другим. В трактирах он появлялся редко и то с целью деловых встреч. Часы отдыха Халтурин обычно проводил в кругу знакомых ему рабочих на их квартирах, где можно было свободно беседовать о рабочем деле и привлечь к нему новых участников.
В целях расширения сети рабочих кружков или пополнении существующих Халтурин часто менял места работы. Трудно сказать, верно ли утверждение Кравчинского, что за четыре года пребывания в Петербурге он работал на 50 заводах и фабриках, но верно, что он недолго задерживался на одном и том же предприятии. Конечно, кроме задачи расширения пропаганды в рабочей среде, Степан совершал эти частые переходы по предприятиям из соображений конспирации, зная, что его разыскивает полиция.
В Петербурге не было революционера, который смог бы в короткое время приобрести столько приверженцев среди рабочих и стать столь популярным не только в рабочих кругах. Только строгое соблюдение конспирации дало Халтурину возможность непрерывно вести революционную деятельность, начатую им еще в Вятке в 1874 г. и до казни его в Одессе в феврале 1882 г., т. е. почти 8 лет, из них более четырех — в Петербурге.
В числе передовиков рабочего движения Халтурин был почти единственным, которому удалось продержаться сравнительно длительное время на воле. Большинство проваливалось через год-два. Правда, В. П. Обнорский действовал как революционер продолжительнее Халтурина, но больше половины времени он пробыл за границей, в то время как Халтурин постоянно находился в России.
О личности Халтурина много писали после его гибели. При жизни его, разумеется, ничего нельзя было сообщать о нем публично. Сохранился интересный для характеристики его как выдающегося деятеля документ. Это заявление члена Исполнительного комитета «Народной воли» Степана Ширяева прокурору Петербургской судебной палаты, составленное им после ареста 21 июля 1880 г. Видимо, его сразу спросили о связях с Халтуриным, которого усиленно разыскивали по всей стране после взрыва в Зимнем 5 февраля того же года. В своем заявлении Ширяев отвечал: «Какова была роль Степана Батурина (Халтурина. — Ю. П.) в образовании и деятельности союза я не знаю, потому что имел сведения разноречивые… Как бы то ни было… Степан Батурин… мог положить свою индивидуальную окраску на направление деятельности союза. Я собственно его влиянию приписываю отмеченные выше колебания в программе и непоследовательное, с первого взгляда, внесение в нее политических требований. О самом Батурине имею сообщить следующее. Он, очевидно, обладал порядочными теоретическими сведениями, которые приобрел частью чтением, частью из разговоров при личных сношениях с представителями интеллигенции, с некоторыми из них, как я уже упоминал, он был близок ранее. Заметно, что он привык самостоятельно работать над своим развитием, много думал… Судя по тому уважению, с которым отзывались о нем все знавшие его, по его широко распространенной популярности среди рабочих разных частей города, надо думать, он владел искусством „пленять сердца“. Вообще он сразу произвел па меня впечатление интеллигентного парижского рабочего Бельвильского квартала…»{53}
