Альфред Рессел - По дорогам войны
Январь близился к концу, а с ним и мое пребывание в Белграде. Окруженный трогательной заботой Франтишки, я чувствовал себя совсем не плохо. До отъезда оставался целый день. Мне давно уже не было так весело. Мы смеялись и резвились с детьми. Потом долго говорили с Франтишкой, обсуждали, что ей делать, когда я уеду. Решили, что в Югославии оставаться нельзя. В стабильность нынешнего положения в стране я не верил, не верил я и некоторым нашим новым друзьям. Ни при каких условиях Франтишка не должна соглашаться выехать на один из Адриатических островов. Поговаривали, будто там люди найдут надежное укрытие, но я этому не верил. Катастрофа становилась неизбежной, и, пока еще была возможность, следовало любым путем... уходить из Югославии.
Осталось три часа до разлуки, потом уже несколько минут.
В тот вечер мы, сорок пять эмигрантов-военнослужащих, направились на вокзал. Выходили поочередно л, чтобы не вызывать подозрений, с одинаковыми свертками в руках. Когда я увижусь с семьей вновь, да и увижусь ли? Потом заботы о транспортировке людей отвлекли меня от грустных мыслей.
Куда теперь? К югу! Там еще можно было проскочить. Польшу уже оккупировали гитлеровцы. Только Франция еще могла сражаться. Туда и устремились солдаты Чехословакии, но французы не торопились. В мае 1940 года, когда на них обрушатся нацисты и закончится "странная война", они вспомнят о союзниках, которых предали, вспомнят и о расквартированных на территории Франции вполне боеспособных чехословацких соединениях...
Огибая воды Вардара, поезд уносил нас через Грецию и Дарданеллы на юг, к Константинополю, на азиатский материк. Скорее во Францию, туда, где находились чехословацкие части!
* * *
Прежде чем фашистская Италия объявила войну Франции, Франтишка и дети успели пересечь Мессинский пролив. Они плыли уже во французских территориальных водах. Я ждал их в Марселе. Стоя на холме, возвышавшемся над портом, я вглядывался в морскую даль в надежде увидеть на горизонте "белый парус".
Я наивно верил, что их корабль непременно появится именно здесь, у памятника жертвам моря, откуда открывалась прекрасная панорама марсельской гавани. Часами я просиживал на холме, не выпуская из рук бинокля. Но -все вышло иначе. Неказистое суденышко давно пришвартовалось, и мне позвонили из консульства. С огромным букетом роз я помчался к пристани, но об этом - в следующей главе...
Итак, одно путешествие закончилось, начиналось другое. Это было большое и рискованное путешествие. Я боялся за судьбу своих соотечественников, и это удесятеряло мои силы, но я убедился также, сколь крепкие узы связали нас воедино. Я все хорошо помню: оттенки их голосов, разговоры, игру взглядов, наши действия. Каждое мгновение навечно врезалось в мою память.
У меня были друзья. Сама жизнь научила доверять тем, у кого "да" означало "да", а "нет" - "нет". Но я понял также, что люди есть люди, ибо добро и зло переплетаются в каждом из нас самым причудливым образом. И я искал друзей среди друзей.
Я с любовью вспоминаю тех, кто пришел нам на помощь. Вспоминаю безвременно ушедшего из жизни полковника Франтишека Махалека, мужественного хорошего летчика, служившего в 311-й авиаэскадрилье в Англии. Этот жизнерадостный, прекрасный человек умел шутить даже в самые тяжелые минуты. С болью вспоминаю своего друга и учителя Карела Минаржа, профессора Академии художеств в Праге. Пятнадцать лет нас связывала любовь к живописи. Благодаря Минаржу я многое увидел в мире другими глазами. Он указал мне путь борьбы, по которому я и моя семья пошли не раздумывая. Нацистские концлагеря подорвали здоровье моего старого друга, и в декабре 1973 года Минаржа не стало. Безвременно скончался и майор Франтишек Редл, мой добрый мудрый наставник. Ушел от нас и несгибаемый борец с фашизмом, мой ближайший соратник по подполью Франта Ироут. Совсем молодыми погибли Мартин Враблец и Юрай Мигота - это они провели нас через границу в Словакию. Парализован Ян Чернак, переносивший Милана через словацкую границу. Я радуюсь, получая изредка письма от Франты Ягоша из Вельки. Значит, мы еще живы...
Окончилось одно путешествие, начиналось другое...
II. В милую Францию
Vive la France!
В двадцать часов 27 января 1940 года мы отправились из Белграда в дальний путь. Наш путь лежал в милую Францию - на поле боя. В войне никто себе маршрут не выбирает, ибо война - не турпоход. Вместе со мной отправились сорок пять военнообязанных молодых людей, жаждущих боя с нацистскими оккупантами.
В три часа ночи мы приехали в Чуприю и были приятно удивлены: несмотря на позднее время, нас встречало много чешских поселенцев. Они завалили нас свертками с продуктами, а Милена Шульцова, член местной организации "Сокола", передала мне письмо, адресованное всем нам. "Мы пришли сюда, чтобы приветствовать вас в братской Югославии, - писала она, - и проститься с вами. Кто знает, что ждет и нас. Может, и нам вскоре придется отправиться вслед за вами. Мы желаем вам счастливого пути. Передайте привет всем нашим землякам во Франции". Это было очень трогательно.
За Скопье, не доезжая Велеса, сошел с рельсов товарный состав с крупным рогатым скотом. Разбитые железнодорожные вагоны вместе с грузом утонули в водах разлившегося Вардара. "Этих коров везли в Германию, сказали мне железнодорожники, - так что не жалко".
С гостеприимной Югославией мы простились на станции Гевгелия. К вечеру мы уже были в Салониках, а утром после семи продолжали свой путь по Греции вдоль Родопских гор на севере страны через города Паранестион, Ксанти, Александруполис. После станции Питион мы оказались в европейской части Турции. На западе опускался к горизонту красный шар солнца. Плоские домишки карабкались по крутым и голым склонам гор, а над ними грозно поднимались снежные вершины. Стройные кипарисы и несколько мечетей, напоминавших о былой турецкой славе, постепенно погружались в тень гор и в желто-коричневых лучах заката создавали нежно-мечтательный образ этого края.
После целого дня пути вдоль прохладного побережья Мраморного моря мы около восьми вечера прибыли в Стамбул. У нас было два дня на осмотр прежнего византийского великолепия. Утром 31 января мы на пароходе переплыли из Стамбула через Босфор на азиатскую сторону города, в Хайдарпашу, и пустились в дальний путь - по железной дороге в Бейрут.
Бесконечная нагорная равнина за Эскишехиром была пустынной. Оголенные скалы и заснеженные вершины гор розовели в лучах заходящего солнца. За Анкарой все вокруг было белым-бело, окна замерзли. Утром солнце осветило длинные гребни скалистых гор. Мы были на высоте двух тысяч метров над уровнем моря, а над нами возвышались горы еще выше. Железнодорожные станции попадались через пятьдесят километров. На широкой заснеженной равнине наконец показалось первое человеческое жилье - убогие халупы, а вокруг пустыня - бесконечная, безотрадная, без единого деревца. У меня мороз пробежал по коже при мысли очутиться тут один на один с природой.
